Мой отец – нарком Берия
Шрифт:
Ну, что хорошего может видеть заключенный в прокуроре? А я его из-за одной этой фразы «Сделайте… Докажите…» запомнил как порядочного человека. Он очень напоминал русского прежнего судейского чиновника. Я чувствовал, что он понимает: все это чистой воды блеф. И, конечно же, зла не хотел. Из разговоров с мамой я знаю, что и с ней он вел себя на допросах очень корректно. Однажды сказал:
– Нина Теймуразовна, я вынужден задать вам вопрос о женщинах-любовницах вашего мужа.
Мама к подобным вопросам других следователей привыкла. Ее постоянно убеждали, что Берия – разложившийся человек, и требовали: не покрывайте его!
Мама ответила Цареградскому, как отвечала и остальным:
– Я прожила с ним всю жизнь и хорошо знаю его с этой стороны, а вы пытаетесь
Как и мне, ей не смогли предъявить за все полтора года нашего одиночного заключения ни одного документа, компрометирующего в чем-либо отца.
Последние месяцы в Бутырке я продолжал работать над своим проектом, и неожиданно для меня его проверила специальная комиссия, которая и вынесла решение: вещь интересная, надо реализовывать.
Позднее системой, созданной мною в московской тюрьме, будут оснащены все отечественные ракетно-ядерные подводные лодки.
Мое бессрочное заключение завершилось. Однажды – а прошло уже полтора года после ареста – меня привезли на Лубянку. Зачем – я не знал.
Пройдя коридорами высокого серого здания на площади Дзержинского, как она тогда называлась, я оказался в кабинете Председателя КГБ Серова.
Кроме хозяина, там находился и Генеральный прокурор СССР Руденко.
Я узнал его: он два или три раза присутствовал на моих допросах. Сам, правда, вопросов не задавал – сидел в сторонке.
Из официальных источников:
Роман Руденко. С 1953 года – Генеральный прокурор СССР, с 1956 – кандидат в члены ЦК КПСС. Герой Социалистического Труда.
Родился в 1907 году в Черниговской области. В органах прокуратуры с 1925 года. В 30 лет стал прокурором Донецкой области, после освобождения Украины – прокурор республики. Главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе.
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня помиловала.
– Извините, – говорю, – но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов:
– Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.
И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли свое решение. Я узнал, что отныне допущен, как и прежде, ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.
Еще мне сказали, что выбор места работы остается за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я ее не назову. Я поинтересовался:
– Имеете в виду города, где моя техника делается?
– Да, – ответил Серов, – вот перечень институтов и заводов.
Москвы в списке не было, как я и предполагал, да и никакого желания оставаться здесь – тоже.
Я выбрал Свердловск. Мне уже не раз доводилось там бывать, и я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Еще до моего ареста мы начали там создавать филиал своей организации.
– Свердловск так Свердловск, – согласился Серов. Само решение мне не дали, но, как я потом узнал, ознакомили с ним вызванного в Москву моего будущего директора. Им должны были руководствоваться в дальнейшем и местные власти. Кроме работы, я должен был по решению правительства получить в Свердловске квартиру.
Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Ее вызвали после меня и сказали, что она может остаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня.
Мы еще неделю провели в Бутырке. За это время мне разрешили встретиться с женой – это было первое свидание, которое разрешили за полтора года. А примерно за месяц до этого мне впервые передали фотографию сына. Ему шел уже второй год… Так я узнал, что у меня родился сын.
Тогда же мне стало известно, что еще в декабре 1953 года газеты сообщили о расстреле моего отца.
В Свердловск мы ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, а на все мои недоуменные вопросы я получил единственный ответ: «Другого у вас не будет…»
Я был лишен звания инженер-полковника, доктора технических наук, лауреата Государственной премии СССР. Не вернули орден Ленина – как и Государственную премию, я получил его в свое время за создание нового оружия.
В войну был награжден орденом Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа», другими медалями. Не возвратили и их.
В моем военном билете написано: звание – рядовой, военно-учетная специальность – стрелок. Образование – Военная академия. Но награды вписали…
Когда меня арестовали, мне было 28 лет. Теперь предстояло начинать все сначала. В Свердловске меня ждала должность рядового инженера, правда, с приставкой «старший».
За три года да ареста
Это случилось летом 1950 года, когда уже шла война на Корейском полуострове.
Из официальных источников:
Как и Великая Отечественная, эта необъявленная война началась в четыре часа утра в воскресенье. 25 июня 1950 года после двухчасовой артиллерийско-минометной подготовки при поддержке прославленных «тридцатьчетверок» части миллионной северокорейской армии двинулись на юг. Всего через три дня был взят Сеул. К середине сентября армия КНДР подошла к Тэгу и Пусану. Противник, казалось, вот-вот будет сброшен в море. Но за считанные дни американцы, заручившись поддержкой ООН, – еще 7 июля была принята резолюция, осуждавшая агрессию и разрешавшая формировать международные силы для ее отражения, – успели перебросить на юг значительные силы из оккупационных войск, находившихся в Японии. 15 сентября генерал Макартур подготовил мощный морской десант в тылу северокорейских частей, в Инчхоне, началось мощное контрнаступление с Пусанского плацдарма. К концу октября была оккупирована значительная часть КНДР. Тогда же, в октябре, корейскую границу перешел 800-тысячный корпус (более 30 дивизий) Китайской Народной Республики под командованием маршала Пын Дэхуая. Произошло прямое столкновение китайских и американских войск.
Многие годы и причины, и ход боевых действий, а точнее, агрессии, осужденной мировым сообществом, и КНДР, а КНР держали в секрете. Не афишировал свое активное участие в корейской войне и СССР. До последнего времени в печати не было ни малейшего упоминания о летчиках 64-го отдельного авиационного корпуса, который вел боевые действия с ноября 1950 года до окончания корейской войны. А между тем только дивизия трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба, сражавшаяся в чужом небе, сбила тогда 258 самолетов противника. Всего же советские летчики уничтожили свыше 1300 самолетов, потеряв 345 своих боевых машин. По некоторым данным, 22 советских летчика стали тогда Героями Советского Союза, многие авиаторы были награждены правительством КНР.
Из тех «учебных» полетов возвращались не все. В 1950–1953 годах в Корее погибли миллион китайцев, девять миллионов корейцев, 54 тысячи американцев. Число погибших советских воинов неизвестно и сегодня… Вообще, многие страницы истории той тайной войны окутаны завесой секретности и по сей день.
Соглашение о перемирии было подписано в Пханмунджоме в июле 1953-го. Сталина к тому времени уже не было в живых, а китайский и северокорейский диктаторы убедились – американцы Юг не отдадут. Пошли на компромисс и Соединенные Штаты. Война окончилась там, где и начиналась три года назад, – на демаркационной линии вдоль печально известной с тех пор 38 параллели.
Как ни странно, до сих пор многие источники утверждают, что жертвой агрессии стала Северная Корея. Это неправда, и весь мир давно об этом знает. Войну развязал Советский Союз. Это была инициатива Сталина. Хотя для военных особой тайны не было, конечно, – в небе Кореи воевали наши летчики.
Разговор в Кремле, о котором я хочу рассказать, состоялся накануне высадки американского десанта в Корее. К тому времени мы уже закончили работы по противокорабельным ракетам и успешно провели испытания. Сталин об этом, разумеется, знал – о результатах испытаний я докладывал Президиуму ЦК.