Мой отец видел Богов

Автор неизвестен

Я поспешила за ними, чтобы остановить обоих. Когда я поднялась наверх, то увидела, как Кай достает из шкафа наши чемоданы.

— Ради всего святого, — крикнула я, — остановись и не думай даже делать это!

— Я думаю, что там будет холодно. Март же, в конце концов. Положить твой черный свитер или достаточно толстовки?

Он не думал меня слушать. Маленький Йон полностью поддержал его идею. Он расстегнул два чемодана и кинул их посередине комнаты, чтобы отец смог сложить в них вещи.

— Мы никуда не едем! — скомандовала я. Оба замерли. — Мы договорились с вами,

что поедем в середине апреля. Отец прекрасно себя чувствует, не болеет даже элементарной простудой.

— Ты серьезно? — Кай отошел от шкафа, приподняв светлую бровь. Две пары голубых глаз осуждающе посмотрели на меня. — Даже если он не болен, ты должна побыть с ним эти три дня. Я уверен, что в детстве он с матерью бросал все ради тебя.

Мы молча смотрели друг на друга. Его слова прошлись по нитям моих воспоминаний, аккуратно подергав за них. Я поежилась, вспоминая все, чем родители пожертвовали ради моего счастья.

— Я не хочу вызвать в тебе чувство долга, а лишь хочу, чтобы ты поняла, почему необходимо поехать туда, — он подошел ко мне. Я присела на нашу кровать. Он медленно опустился на корточки, беря длинными пальцами мои руки и поднося их к губам. — Мои родители не делали то, что для тебя делают твои. Но даже тогда я бы сорвался, позвони мне сейчас отец с подобными новостями, — он посмотрел мне прямо в душу. От его холодных глаз, в которых была заточена боль и обида прошлого, мне стало совсем стыдно за свое поведение и за свои мысли. — Может, в твои годы я был таким же, но сейчас понимаю, что все мы живем одним мгновеньем. И никогда не знаешь, когда это мгновенье закончится, и что случится с любимым человеком.

— Ты знаешь, почему я не могу поехать сейчас. Если сорвусь, то потеряю это дело. А если потеряю его, то никогда не заработаю за такой короткий срок столько денег, чтобы купить то, что хотела.

Я быстро подсчитывала в голове то, какие заказы я могла бы еще взять на себя за эти три потерянных дня.

— Тебе важны эти деньги? — он отпустил мои руки, положил свои мне на колени, тихо произнеся это. Кай видел меня слишком хорошо, поэтому все его манипуляции пробирали меня до самых костей.

— Ты сам знаешь, что дело совсем не в деньгах, — я отвела взгляд. Внутри все закололо. Кажется, это было сердце. Оно намекало мне на то, что сейчас мне нужно действительно послушать окружающих. — На эти деньги я куплю подарок родителям. Я хочу… хочу, чтобы они были счастливы.

Кай тихо засмеялся. Йон подсел к нам, тоже ухватившись маленькой ладошкой за мою коленку.

— Твои родители и так знают, что ты большая молодец, поэтому подарком для них станет приезд. Вещи остаются вещами. И к этим самым вещам твои родители привязанности не испытывают, — он ткнул пальцем мне в лоб, — а вот к этому человеку они привязанность имеют.

— Я тоже хочу поехать, — вмешался Йон. Он шмыгнул носом, посмотрев на отца, ожидая от него одобряющей реакции.

— Поедешь, — Кай взлохматил его кучерявые волосы. Йон зафыркал, пытаясь оттолкнуть отца. Я улыбнулась, смотря на них. На то, как они очень похожи и единственное, что их отличало друг от друга — цвет глаз и форма носа.

В остальном же Йон был маленькой копией Кая.

— Давай собираться, — скомандовал мальчик, подбегая к чемоданам и таща их к кровати.

— Послушай, — пробормотала я. Кай хотел было встать и вернуться к первоначальному занятию, но я схватила его за рукав, потянув на себя.

— Что такое?

— Я думаю, что мы с Йоном можем съездить вместе.

Он встал, распрямился. Я посмотрела на его высокую стройную фигуру. Он сжал губы и свел брови:

— То есть, я не еду?

— У тебя через неделю срок сдачи, а ты еще многое не доделал. Плюс ко всему летом у тебя запланирован показ, нужно закончить с эскизами.

Он очень глубоко вдохнул, а потом выдохнул:

— Не хочешь знакомить меня с отцом?

— Дело не в этом, — я подошла к шкафу и стала искать свой черный свитер. — Просто я не потеряю ничего, кроме денег, если уеду. А если ты уедешь, то вся работа встанет.

— Я что, не могу поработать у твоих родителей, взяв с собой ноутбук и бумагу? — он начинал переживать. Его рука легла на дверку шкафа и закрыла ее. — Объясни.

— У нас там связи почти нет. Мы отключили интернет, когда я уехала в город. Хотя он и до этого там не тянул. У нас дозвониться-то не с первого раза получится, не то, чтобы…

Я повернулась и встретилась со строгим выражением лица. Он наклонился. Этот «жест» означал только одно — он ждал оправданий.

И они последовали:

— Я не хочу, чтобы из-за моих проблем твоя карьера затормозила свое развитие.

— Это не твоя проблема, — он убрал руку, снова вздыхая. — Это и моя проблема тоже. Теперь ты — часть моей семьи, поэтому у нас проблемы делятся напополам, не понимаешь?

Я стояла на своем.

— Хорошо, — он отодвинул меня от шкафа, открыл его сам. — Давай соберем твои вещи, потом вещи Йона.

Я не знала, обижался ли он в такие моменты или испытывал душевную боль от моих резких слов. Но он был старше, мудрее и сдержаннее. Никогда не говорил громко. Только заливисто смеялся над моими шутками. Улыбался, когда слушал меня или Йона. Но бывали такие случаи, как этот, когда внутри него все превращалось в шторм. Шторм, который бушевал на дне плотно закрытой банки. И никто, кроме него, не знал о том, что творится внутри. Сейчас он молча доставал вещи из шкафа, передавал их мне и Йону, чтобы мы складывали их в чемодан. Он вел себя по-хозяйски. В такие моменты, как в этот, он обязательно вспоминал о чем-то из прошлого. И обязательно боялся. Но молчал, чтобы не доставлять никому хлопот.

«И о каких общих проблемах ты говоришь, когда свои пытаешься утопить внутри?» — хотелось бы спросить мне. Но я не спрашивала, потому что это вернуло бы нас к разговору, который каждый бы хотел избежать. Вернее, сделать вид, что все нормально и попытаться жить дальше.

Забыть первую неудавшуюся любовь. Объяснить сыну отсутствие родной матери. Смириться с плохими отношениями с родителями. Попытаться заниматься работой, творчеством и развиваться, словно прошлое — это сгнившее дерево, которое давно срубили, и на его месте выросло новое.