Мой папа Джеки Чан

Романова Елена

– Солнышко, ты опоздаешь в школу.

– Главное, не опоздать родиться, а дальше – не спешить умереть. Остальное – суета.

Бабуля входит в комнату и, нависая над душой, так смотрит, что Маше приходится встать с кровати и принять из ее рук свежие джинсы, которые как накрахмаленные.

– На них можно роман написать.

– Хватит с меня одной художницы.

– На блокнот у тебя деньги есть.

– А на джинсы нет.

– Это даже хорошо, самовыражусь раз и навсегда.

– Прекрасный план, но когда тебя выставят из школы, тебе придется ходить туда без

штанов.

– А когда мне придется туда не ходить?

– Когда вырастешь.

– А если я стану учителем?

– Солнышко, я все понимаю, но цигель, – Бабуля стучит по запястью, где должны быть часы, которых там нет. – Ци-и-гель.

– Ты в курсе, что создаешь атмосферу проживания в нацистской Германии?

– Что, прости? Что-то в ухе звенит. Не расслышала.

– Ха-ха.

– Вот именно.

Маша надевает джинсы, застегивает пуговицу. Туговато.

– Присядь, разойдутся.

Маша приседает, пружиня, коленки вытягиваются, ткань смягчается, но не слишком сильно.

– Ну как?

– Как «яблочко да на тарелочке».

– Замечательно, – заключает Бабуля и прибавляет свеженький свитер с воротом-треугольником. Пропадет ли шея в нем, как в Бермудском?

– Расчешись.

– Не хочу.

– А я не хочу, чтобы ты ходила лохматой. И у чьего не хочу больше прав?

– Не у моего.

– В этот раз.

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку»

За порогом не – целый мир, а – подъезд. Но вместо того, чтобы спуститься – Маша поднимается.

Одна ступень.

Еще одна.

Девять.

Пятый этаж.

Шестой.

Девятый.

Конечная станция. Выходите в окошко.

Маша сдвигает цветок и присаживается рядом, на пыльный пластик холодного подоконника. Смотрит вниз. Внизу ничего особенного – двор. Вот если бы во дворе брички стояли, было бы свежо. Предание. А так: машины почти все разъехались. Черные полосы на белоснежном снегу, как испорченный рисунок. Старый турник, качели, скамейки, кусты акаций, боярышника, береза, шесть маленьких сосен. Женщина с клюкой подходит к помойке, открывает ящик, перебирает мусор, прячет в пакет находки. Ветхое пальто, ветхое тело, ветхая жизнь. Снег падает на нее, как ладонь, разнесенная ядерным взрывом. Мечтала утешить, да вот – накрыло. Ворона перечеркивает воздух слева направо. Крыша водонапорной башни белеет, словно шляпа китайца на рисовой плантации. Маша открывает рюкзак, достает тетрадь, вырывает листок из середины. Складывает самолетик. Тянет из кармана зажигалку. Открывает окно. Хвост самолетика занимается пламенем и улетает на волю.

Но.

Воля беспощадна.

Самолетик смазывает ветром, как случайный штришок – ластиком.

Маша закрывает окно и смотрит на мир сквозь стекло.

Гуппи.

Рисует черным маркером смайлик.

«Дорогая стена, улыбнись».

Входит в лифт, будто в шахту космического корабля. Кнопки круглые, как планеты. И если застрять между этажами и открыть дверь, можно попасть в

параллельный мир, где изгои, беглецы, отверженные, воры и вольнодумцы «дружною толпой по Бессарабии кочуют».

Лифт вздрагивает и течет вниз, словно капля по горлышку. Маша рассматривает себя в маленькое зеркало: изнутри на нее, не мигая, глядит Ашам – из племени воров или вольнодумцев?

«Если Вы ограничены в возможности общаться голосом, нажмите кнопку с символом “вызов”. Поступление сигнала в Диспетчерскую подтвердится индикатором желтого цвета с символом “вызов”. Появление на индикаторе символа “ответ” означает:

“ВЫЗОВ ПРИНЯТ, К ВАМ ИДУТ НА ПОМОЩЬ”».

Двери открываются – почтовые ящики. На углу – женская грудь, выцарапанная чьим-то пубертатным ключом. Дверь на улицу – улица.

Жизнь чудовищно предсказуема.

Пауков: 0.

«Время года зима».

«Покатаемся по городу, отвези меня, пожалуйста, к мосту»

Машу встречает ветер.

«Ветер, ветер. На всем Божьем свете. Завевает ветер белый снежок».

Ничего не изменилось с тех пор, как из подъезда выходил Александр Блок. Айфон, 3D-графика, аудиокниги, робот-пылесос, кофе-машина. День. «Улица. Фонарь. Аптека. Бессмысленный и тусклый свет». Мандарины во фруктовом ларьке, как суррогат юга.

Шповник 18 р. 100 гр.

Мендал 95 р. 100 гр.

Помомидоры 85 р. 1 кг.

Кешю 110 р. 100 гр.

Арахис соленые 20 р. 100 гр.

Как луга заливные.

Денег нет, и Маша зевает на перекрестке. Без шповника и помомидоров. Красный круг светофора, словно закатное солнце. Напротив – точно такое же. Если соединить их по линии – солнце на Машиной стороне и солнце на стороне Ашам – получится канат, натянутый между двух миров-светофоров. Пока Маша переходит дорогу, не балансируя, Ашам балансирует на зеленом канате, натянутом между изумрудных светил.

Маша минует остановку или остановка минует Машу? К скамье примерзает нищий. Он уплывает в стылой пироге в царство пиров, покачиваясь на неспешных волнах и «ветрах полынных», порожденных нескончаемым потоком машин и собственным зыбким сном.

В ангарчике «ЦВЕТЫ 24» некрасивая продавщица всю ночь не спала. В 3:13 к ней зашел прекрасный мужчина средних лет и купил все багровые розы, какие там были. Ей до сих пор грезится, что она обладает всеми багровыми розами на земле и прекрасным мужчиной средних лет, а своего – можно сдать за ненадобностью, вместе с дочерью переходного возраста и неопределенного вероисповедания.

Еще один перекресток. Мост. Тонкая речка. Черная. Как та, что каким-то образом связана с Пушкиным. Маша не может вспомнить, каким образом Черная речка связана с Пушкиным? Но, кажется, – смертным. Вода в этой речке – никак не связанной с Пушкиным – слишком тепла, чтобы остановиться даже в минус двадцать.

Женщина кормит уток, бросая с моста в незамерзающую воду изорванные куски нарезного батона. Птицы подхватывают белоснежное тело Христа, и тело Христа утоляет их голод. Это ли не чудо?