Мой папа Джеки Чан
Шрифт:
– Вы не одолжите кусочек?
Женщина протягивает все, что осталось – последнюю корочку, и Маша, разрывая ее на три, бросает как можно дальше, точно капли дождя.
Метеоритного.
«Чудо-юдо рыба-кит»
– Здрасьте, – удивляется Маша, потому что в букинисте вместо привычного Сани в разноколоритных вариациях древнерусской косоворотки-недельки за прилавком оказывается тощий монохромный кент нечитаемой национальности.
– Здорово, – бросает
– А где Саня?
– Болеет.
– А ты кто?
– Кит.
– Чудо-рыба?
– Чудо-юдо.
Это да. Парень – чудо. И красивее, чем целитель Пантелеймон. Бледная кожа, черные волосы, голубые глаза. Ключицы, локти, костяшки – острые, словно обколотые. Ссадина на скуле, как помарка. Синяк на плече передает привет из глубокого выреза черной футболки. Крестик, ладанка – серебро. Кожаный браслет на запястье, червленая цепочка. Ногти – маленькие скорлупки. Тонкие царапины на тыльных сторонах обеих ладоней.
Ниже, как отрезало. Прилавком. Ничего не видно. Львиные лапы, хвост грифона, стебли ног? Джинсы, кеды, шерстяные носки?
– Ты учишься в нашей школе, – сообщает Маша.
– И че?
– Сейчас уроки.
– И какого лешего ты тут шляешься?
– Праздную день рождения.
– И как компания?
– В смысле?
– Приятная или неприятная?
– Это твоя?
– У меня только президентская, через «а».
Маша кивает, и призрак Мэрлин Монро является ниоткуда, напевая одними губами:
– «Хэппи бездей, мистер президент».
Маша разглядывает книги на стойке, подбирает пальцами «Детство Темы». Зеленая обложка, как газонная плитка – темная, золотое название, черный автор.
Страница загнута уголком. Маша проводит пальцем по линии сгиба, как бы усиливая его.
«– Эт-та что?
– Небо, мой крошка, небо, малютка, недосягаемое синее небо, куда вечно люди смотрят, но вечно ходят по земле».
– Ты читал? – спрашивает Маша и демонстрирует книгу, Кит вглядывается и отвечает:
– Начал.
– И как?
– Съедобно.
– А ты не перехвалишь. И что насчет товарного вида?
– Разгладь.
– Да тут шпарить надо.
– Ты побухтеть заглянула? – уточняет Кит.
Маша пожимает плечом и садится в кресло со стопкой книг.
Читает. Вслух.
– «Как объяснить, что мы столь безутешно оплакиваем тех, кому, согласно нашим же утверждениям, уготовано вечное несказанное блаженство. Почему все живущие так стремятся принудить к молчанию все то, что умерло? Отчего даже смутного слуха о каких-то стуках в гробнице довольно, чтобы привести в ужас целый город?»
Последнее слово замирает в деревянной пустоте зала, как паук, свесившийся
– Будешь? – Кит поднимает чашку.
– А у тебя конфет каких-нибудь нету?
– Какие-нибудь есть, – Кит выставляет из-под на прилавок вазочку, заполненную разномастными фантиками.
– Лень идти. – Маша протягивает руку, раскрывая и закрывая пустой кулак, как птенец – клюв.
– Понимаю, – говорит Кит и прицельно стреляет в Машу конфетой. Сам не ест. Делает глоток. Комок кофе скатывается внутрь него, как комок снега.
– Благодарю, – отвешивает Маша мелкий поклон, не вставая. – Не любишь сладкое?
– Сегодня? Пожалуй.
– А завтра?
– «Завтра – это так далеко, что кто его знает».
Кит допивает кофе и прикручивает чашку-крышку к термосу.
– Что думаешь? – спрашивает Маша, рассматривая его, будто в кино.
Простые движения, такие же естественные, как тревожное подрагивание ветвей в ветреный день, и завораживают не меньше, чем тревожные подрагивания ветвей в ветреный день.
– Про что?
– Про стуки в гробнице.
Кит хмурится.
– Освежи контекст.
– Почему люди боятся мертвых?
– Кто боится? – Кит оглядывается – корешки самых разных книг смотрят на него, не мигая. – Слышишь?
– Что?
– Стуки в гробнице.
Секундная стрелка в пластиковых часах считает: раз, два, три.
– «Не скучно ли долбить толоконные лбы»? – любопытствует последняя книжка.
– Ты это мне?
– Ага.
– Нет.
– И как ты справляешься?
– Не долблю.
Маша откидывается на спинку, смотрит в потолок. Доски, щели между досок, хитросплетения открытой проводки, паутина в люстре, паук.
– «Ты неправильно бутерброд ешь».
Говорит Паук? Кит?
Взгляд соскальзывает – паук не смог его удержать. Кит выходит из-за стойки, и оказывается, что плавники скрывают вельветовые штаны, которые – рыжие, а хвост – ботинки, которые зеленые.
– В каком смысле?
– В том смысле, что книгу выбирать нужно по первому предложению, середину написать любой дурак может. И это тебе не стихотворение, где важнее всего конец. Книгу, если до конца дочитать, там уже фиг с ним, какое последнее слово. Слово важно в начале. И первое предложение важнее любой одежки. Это как галстук-бабочка, когда сразу: нет.