Мой парень - псих (Серебристый луч надежды)

Квик Мэтью

Мы регистрируемся, отдаем запись с нашей песней звукооператору — он явно помнит Тиффани с прошлого года.

— Снова участвуешь? — спрашивает он.

Тиффани кивает, мы идем за сцену и переодеваемся. К счастью, я успеваю влезть в свое трико до того, как за кулисами появляются другие конкурсанты.

Сижу рядом с Тиффани в дальнем углу, никого не трогаю, и вдруг к нам приближается какая-то уродина и обращается к моей партнерше:

— Я знаю, что вы, танцоры, без комплексов, но вы же не думаете, что я позволю своей несовершеннолетней дочери переодеваться в присутствии полуголого мужчины?

Да, теперь Тиффани точно нервничает по-настоящему — даже не огрызается на

эту тетку, похожую разом на всех медсестер из психушки своей толщиной и дурацкой старушечьей стрижкой.

— Ну? — упорствует мамаша.

Я замечаю кладовку в другом конце комнаты.

— Могу подождать там, пока все не переоденутся, согласны?

— Идет, — отвечает женщина.

Мы заходим в кладовку. Она набита одеждой, оставшейся с какого-то детского праздника, — бесформенными костюмами всех сортов: наденешь такой и превратишься в льва, тигра или зебру. Рядом пылится коробка с разнообразными ударными инструментами: тамбуринами, треугольниками, цимбалами, деревянными палочками, которыми нужно бить друг о дружку, — она напоминает о музыкальном классе в психушке и сеансах музыкальной терапии, которые я посещал, пока меня оттуда не выперли. Тут же пронзает страшная мысль: а вдруг кто-нибудь из конкурсантов танцует под музыку Кенни Джи?

— Ты должна выяснить, под какую музыку выступают другие танцоры, — говорю я Тиффани.

— Я же сказала: не дергай меня перед выступлением!

— Просто узнай, не танцует ли кто-нибудь из них под какую-либо мелодию одного джазового музыканта, его инициалы «К» и «Д».

Секунду она соображает:

— Кенни…

Я закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, очищая разум.

— О господи! — рявкает Тиффани, но все-таки встает и выходит.

Она возвращается через десять минут.

— Никто под него не танцует, — говорит она и садится.

— Точно?

— Я сказала, не будет никакого Кенни Джи.

Закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, очищая разум.

К нам стучатся. Тиффани открывает дверь, и я вижу, что за кулисами собралось уже порядочно мам. Постучавшаяся женщина говорит, что все танцоры уже переоделись и зарегистрировались. Выходим из кладовки, и я с ужасом понимаю, что мы с Тиффани старше всех остальных участников лет на пятнадцать, не меньше. Нас окружают девочки-подростки.

— Пусть невинный вид тебя не обманывает, — говорит мне Тиффани. — Они просто гремучие змейки, все до единой, и необычайно талантливые притом.

Пока не пришли зрители, нам разрешают порепетировать на сцене. Все движения мы выполняем идеально, но большинство других конкурсантов тоже танцуют безукоризненно, да и номера впечатляют. Я уже не на шутку беспокоюсь, как бы не остаться без победы.

Перед самым началом конкурса всех участников выводят на сцену, чтобы представить публике. Когда объявляют нас с Тиффани, мы выходим вперед и машем. Хлопают нам довольно жидко. Меня слепит свет, но в переднем ряду я различаю родителей Тиффани, а рядом с ними Эмили, Ронни, Веронику и какую-то женщину средних лет — я догадываюсь, что это доктор Лайли, психотерапевт Тиффани; моя партнерша говорила, что она придет. Я пробегаю глазами остальные ряды, пока мы идем обратно за кулисы, но маму не вижу. Джейка тоже нет. И папы. И Клиффа. Ловлю себя на том, что расстроился, хотя на самом деле не ждал, что придет хоть кто-то, кроме мамы. Может, мама вышла куда-то, успокаиваю я себя.

За сценой я слушаю аплодисменты, которыми встречают других конкурсантов, и признаю, что хлопают им громче, — стало быть, и группы поддержки у них больше. Между тем женщина, которая нас объявляла, произносит вступительную

речь и говорит, что это вовсе не конкурс, а только показательные выступления, однако я все равно беспокоюсь, что Тиффани не получит свой кубок, а я лишусь возможности писать Никки.

Мы должны выступать самыми последними, и пока девочки танцуют свое, я прислушиваюсь к аплодисментам: всем хлопают по-разному, кому-то вяло, кому-то восторженно; это меня удивляет, ведь на репетиции все танцевали просто превосходно, на мой взгляд.

Мы как раз готовимся выходить, когда маленькая Челси Чень заканчивает свой балетный номер, и аплодисменты, которыми ее провожают, просто оглушительны.

— Что она сделала, что ей так хлопают? — интересуюсь я.

— Не разговаривай со мной перед выступлением, — шипит в ответ Тиффани, и я снова нервничаю.

Ведущая объявляет наши имена. Теперь нам хлопают несколько живее, чем в начале. Перед тем как лечь на пол в задней части сцены, я кидаю взгляд в зал: вдруг Джейк или Клифф все-таки пришли, — но вижу только обжигающий белый свет от направленных на меня софитов. Больше я ни о чем не успеваю подумать, потому что играет музыка.

Звуки фортепиано, тягучие и печальные.

Я начинаю свое медленное, мучительно медленное продвижение к середине сцены, работая только руками, перемещаясь ползком.

«Обернись», — поет мужской голос.

«Иногда мне одиноко, а ты все не приходишь», — отвечает ему Бонни Тайлер.

В этот миг Тиффани устремляется на сцену и перепрыгивает через меня, точно газель или какое-то другое грациозное и быстроногое животное. Голоса продолжают петь по очереди, а Тиффани бежит, прыгает, падает, вращается, скользит — словом, танцует модерн.

Когда вступают ударные, я поднимаюсь и рисую руками огромный круг, показываю зрителям, что я солнце, которое взошло. Движения Тиффани становятся еще более пылкими. Перед самым припевом, когда Бонни Тайлер поет: «Вместе мы сможем пройти до конца; любовь к тебе накрыла меня, словно тень, и не отпускает», мы выходим в первую поддержку. «Я не знаю, что делать, я постоянно во тьме». Я держу Тиффани над головой; я тверд как камень; я безупречен. «Мы как будто живем на пороховой бочке и высекаем искры». Начинаю разворачиваться, Тиффани разводит ноги в шпагат, а Бонни Тайлер продолжает: «Ты нужен мне сегодня, по-настоящему! Вечность начнется сегодня! Вечность начнется сегодня». Я кружу Тиффани; мы делаем полный оборот, а потом, под строку «Когда-то я влюблялась, теперь же только теряю голову», она соскальзывает ко мне на руки, и я опускаю ее на пол, точно она умерла — а я, солнце, оплакиваю ее. «Что тут говорить — это полное затмение сердца».

Музыка снова звучит крещендо, Тиффани устремляется вверх и кружит по всей сцене, так что глаз не оторвать.

Песня продолжается, и я снова описываю круги руками, изо всех сил стараясь быть солнцем. Все движения я помню наизусть, так что во время танца могу отвлечься на разные мысли. Сначала я думаю, до чего легко мне все это дается и ужасно жаль, что моя семья и друзья не пришли посмотреть, как замечательно я танцую. Может, мы и не сорвем самые громкие аплодисменты — учитывая, что Челси Чень, похоже, привела на конкурс всю свою родню, — однако появляется ощущение, что мы все равно победим. Тиффани просто великолепна, и, глядя, как она проносится мимо меня то туда, то обратно, я восхищаюсь ею как-то по-новому. Для конкурса она отточила свое мастерство до совершенства; эту ее грань я раньше не замечал. Весь месяц, пока мы репетировали, она неустанно превращала слезы в танец, но сегодня ее тело сотрясается от неудержимых рыданий, и надо быть каменным, чтобы не проникнуться ее чувствами.