Мой пленник
Шрифт:
Но только лишь губы. Его голубые глаза уже отсканировали все видимое пространство, и в них нет ни тени улыбки.
– Если не ответишь на мои вопросы, ужином будешь ты! – хочется мне сразу дать ему понять, что мое терпение лопнуло, уверена, у меня уже серьезные отклонения в психике.
Говоря это, я имела в виду глубокое море за его спиной, где в случае его несговорчивости он будет кормить рыб, но напугать его, конечно, не вышло, он только, пошло улыбаясь, облапал меня взглядом с ног до головы. Эластичная ткань гидрокостюма всего три миллиметра, плотно
– Сладенького захотелось? – опять нарушал правила допроса пленник, конечно, делая вид, что я его сожрать хочу.
Я должна задавать вопросы, а не он! И тут до меня дошло, что он не только тянет время, изучая местность, но и цепь тоже тянет.
И без того натянутые нервы от ненависти и злости, от страха, спрятавшегося где-то в глубине души, лопнули со звоном в ушах, и я врезала ему со всей силы по лицу за то, что сбивает меня с праведного пути мщения, заставляя думать о грехах.
– Ну как? Сладко? – прошипела я ему в лицо, наблюдая, как в рассеченной губе появляется кровь врага.
Голубая радужка темнеет на глазах, становясь схожей по цвету волнам за спиной невыносимого упрямца, который медленно, слизав с губы кровь, снова ухмыляется:
– Не кисло. Хороший удар, Булочка, – веселится наглый тип, доводя меня до исступления.
– Где он? – едва сдерживаюсь, чтобы не рявкнуть, но понимаю, что, увидев мое отчаяние, он и это сможет использовать.
Фотография моего отца шесть лет назад. Последняя. Сделана перед зданием аэропорта за пару минут, как он в последний раз обернулся и улыбнулся мне, скрываясь в дверях.
Пленник молчит и на фото не задерживает взгляда и секунды, зато пристально наблюдает зп старательно установленным мной манекеном в военной форме и автоматом с пустым рожком.
Не знаю, показалось мне или это продиктовано страхом разоблачения, но сузившиеся глаза будто заподозрили неладное, поэтому я не раздумывая столкнула пленника в воду, ослабляя цепь.
Мне пришлось отсчитывать секунды и одновременно осмотреть обоих моих пластмассовых помощников, немного меняя их положение.
В эпической сцене терминатора опускали в кипящий металл, а я наоборот извлекала своего личного из прохладной воды, удерживая кнопку пульта.
Когда я встретилась с взглядом с умытым Сладким, я поняла, что с этой секунды он больше шутить не будет.
Какими бы стальными ни были его нервы, водная стихия для него – непреодолимая фобия.
Мощная грудная клетка ходит ходуном, заталкивая кислород в легкие. Его глаза мечут разряды синих молний, предвещая шторм, ураган и апокалипсис лично для меня.
– Ответь на один вопрос, Мой Сладкий! Где этот человек? – сжимающиеся челюсти и тяжелый взгляд намекали мне, что больше я не добьюсь от него ни одного слова.
От этого отчаяние накрывало с головой, путая сознание остервенело мечущимися там мыслями, что больше нет ни единого шанса найти отца в этой стране варваров и нищебродов.
– Он жив? Он в вашем вонючем канале?
Его гладкая кожа от ударов вздувалась кровоточащими полосками, но он даже не вздрагивал, не говоря уж о том, чтобы издать хоть звук. Стоя за его спиной, я рыдала, сама не понимая, от чего больше – от того, что я бессильна или от сострадания к самому ненавистному человеку на планете. Но как бы я его ни презирала, я не могла погасить в себе восхищение его стойкостью, окуная его снова и снова в воду, я выбилась из сил задавать ему вопросы и полосовать и без меня испещренную шрамами кожу.
«До конца любой ценой» – так гласит одна из строк на его татуировке, среди прочих заповедей воина. Его можно уничтожить, но победить никогда!
Я видела, как он измучен, иначе быть не могло. Длительное заключение, болезнь, голод со вчерашнего дня и мои издевательства.
В моей груди погасло все, не осталось даже ненависти к нему, просто зияющая чернотой пустота. Как расколотившая на эмоциях посуду в доме разозленная женщина, я утратила силы продолжать допрос. Весь мой запал, что его сломает его же фобия, разбился о титановый стержень Сладкого.
Человек, стоящий передо мной на коленях, разрушил всю мою жизнь, начать сначала которую я уже не смогу, но сейчас, глядя на него, я размышляла, как вернуть его обратно в Россию. Возможно, и его дома кто-то ждет…
– Лин… – пробормотал разбитыми губами Сладкий и нахмурился.
– Откуда ты знаешь мое имя? – встрепенулась в моей душе надежда, что он скажет! Что признается наконец!
Я чувствовала, как мои щеки обжигают слезы, это имя Сладкий мог узнать только от одного человека! Упав перед ним на колени, я заглядывала в его глаза, наплевав, что он видит мои эмоции.
– Это он тебе сказал, что меня зовут Лин? Где он, прошу, скажи, пожалуйста!
Сладкий снова зашевелил губами, но настолько тихо, что я на автомате придвинулась ближе. Пронизывающий взгляд голубых глаз – последнее, что я увидела, прежде чем от сильнейшего удара его лбом по моей голове я потеряла сознание.
Приходила в сознание, и чувства оживали по очереди. Сначала вернулся слух, режущий звоном цепи и скрипом балки, но, распахнув глаза, я снова зажмурилась от ворвавшегося прямо в мозг слепящего солнечного света. Голова раскалывалась от шишки чуть выше лба и до затылка.
Отвернув голову в сторону, чтобы не ослепнуть, я уставилась на мокрые доски в том месте, где отдыхал Сладкий между заплывами.
«Сбежал», – равнодушно подумала я, почему-то испытав облегчение от этого. С абсолютным безразличием я разглядывала синее море. Вот и все. Конец истории.
Накрывающую тоску от мысли, что пока он был здесь, в моей душе жила надежда, а теперь не осталось ничего, прервал тихий злобный хрип: «Лин!».
Повернув голову, я вытаращила глаза на болтающегося на цепи Сладкого. Невообразимо! Он не смог расстегнуть наручники и поднимался вверх на раскачивающейся цепи к креплению, которое он точно сможет снять.