Мой плохой босс
Шрифт:
Кто сказал, что я легко сдалась? Кто вообще сказал, что я сдалась — расстреляйте этого клеветника.
Если Антон не колется, то — очень вероятно — расколется его сестра. Уж она-то мне точно выскажет, если я в чем-то виновата в её ссоре с братом и в тех неприятностях, что вдруг огреб Верещагин.
Ну, если, конечно, Вика в курсе тех неприятностей.
Но все началось тогда! Вечером, когда она злая уезжала от моего дома.
Судьба решает проблему моей информационной неосведомленности более неожиданным
Уже следующим утром после этого разговора утром мне звонит Игнат Третьяков…
Глава 42. Антон
— Ну вот как-то так… — Третьяков замолкает и смотрит куда-то в сторону. В глаза мне он смотреть стремается.
И правильно.
У меня в руке дрожит стакан. И я даже не знаю, что я хочу сильнее — раздавить этот стакан как в каком-нибудь вестерне, или затолкать его в пасть этому болтливому ублюдку.
Он все рассказал. Рассказал Ирине! А потом приехал ко мне с этим своим чистосердечным признанием. Сука!
Чисто теоретически — за чистосердечное признание нужно смягчать наказание.
Будет ли мягким наказанием, если я вырву этому ублюдку его блядский язык?
— Сколько Зарецкий тебе заплатил за это дерьмо? — разглядываю стакан. Все что угодно, лишь бы не глядеть в глаза этому блядскому Иуде. — Ну, давай, Игнат, расскажи, за сколько продал нашу дружбу и партнерство?
Красивый стакан. Чистый. С толстыми стенками. Из него я сейчас уже глотнул виски, разделив его с этим мудилой.
Бля, как бы меня еще не вырвало от подобных осознаний.
— Тох, — Третьяков раздосадованно кашляет, но я не желаю слушать весь этот хренов бред.
— Назови мне сумму и уебывай, друг, — презрительно цежу я сквозь зубы, — прочая твоя болтовня меня не волнует.
В делах бизнеса друзей не бывает?
Кажется, вот сейчас я получаю этому самое твердое подтверждение.
— Никто мне не платил, ясно? — Третьяков качает головой. — Ни одной блядской копейки.
— Ну да, — я брезгливо кривлю губы, — я тебе конечно верю…
Столько усилий… Столько усилий было потрачено на то, чтобы Ира не узнала о моей войне с Зарецким, о тех блядских инспекциях, что принялись прессовать и меня, и Вику тут же, стоило мне послать этого мудака туда, где ему было самое место.
И до сих пор в ушах так и звучит его бесстрастное: “Ты забрал у меня кое-что мое, мажор… Очень для меня ценное. Вернешь — оставлю тебя и твою сестру в покое”.
Нет, мне насрать на это его гнилое “мажор”, нахер мне не надо, чтобы этот конкретный удод меня уважал, но тянет Зарецкий же свои щупальца к Ирине, да еще и её именует своей.
Только уже за это я хочу его угробить. Урыть. Сделать все, чтобы политическая карьера у этого ублюдка смылась куда-нибудь в канализацию. И он сам чтобы тоже утопал в дерьме.
Жаль, что пока получается абсолютно наоборот.
Мне всего-то и надо было — время, развернуться, определить слабые места моего врага, а тут Третьяков, этот чертов Иуда со своей якобы непроданной инициативностью… Влез!
— Тох, — мой почти уже бывший партнер смотрит на меня без особой надежды на понимание, — ты сейчас сам лезешь по самые гланды в то, от чего потом не отмоешься.
Самое занятное, я ведь никому не каялся в том, чем я занимаюсь. Да, обрисовал, что схлестнулся с Зарецким, но при этом напрягал только свои связи в поисках слабого места этого недоноска.
— И какое твое дело, во что я лезу?
Не то чтобы мне было интересно, отчего у нашего Игната Александровича такой длинный нос, но все-таки — если делать вид, что я ему верю, и что сдал он меня от беспокойства.
— Ну действительно, — Третьяков недовольно кривится, — мы же не партнеры, и не друзья совсем, я же не должен беспокоиться о том, как бы ты не нарвался.
Друзья, бляха. Разумеется!
— Ты мне не папочка, Третьяков, — скучающе замечаю я, — ты мне партнер. И скажи-ка, если тебя не купил Зарецкий, то откуда ты вообще знаешь, что мои с ним проблемы из-за… неё?
— А это, по-твоему, неочевидно? — у Игната брови взлетают чуть ли не до линии роста волос. — Ведь это все дерьмо зашевелилось еще до того, как Ирина от нас уволилась. После того, как ты попросил Геныча пробить тебе доступ в Тресс. Еще тогда начались странные мутки, и странные люди начали интересоваться тобой, Тоха. То, что сейчас происходит, — это все следствие очень глубокой подготовки. И ты… Ты сейчас замахиваешься на то, что тебе не по зубам. То, что пустит нас на дно, к чертовой матери.
— Лучше бы тебе заткнуться, Третьяков, — сквозь зубы цежу я. Впору обратный отсчет начинать до того, как Игнат получит по морде, — и вообще лучше бы тебе было заткнуться и не лезть к Ире со своей откровенностью.
— Ничего такого я ей не сказал, — бывший друг качает головой, — только то, что ты воюешь с Зарецким и какими средствами ты это делаешь. Если есть что-то большее — я просто не знаю.
— Вот нахрена? — я отставляю от себя стакан, от греха подальше. — Нахрена ты вмешиваешь в эти разборки мою женщину?
— Твою Доминантку, ты хотел сказать? — жестко перебивает меня Третьяков и критично щурится. — Да, Тох, я знаю об увлечениях Хмельницкой. Всегда знал, Геныч раскололся почти сразу, когда приводил её к нам на работу. И представь себе, я могу заметить разницу в твоем поведении до и после сессии. Сказать тебе, сколько раз ты приходил на работу после порки?
Догадливый какой. Интересно оказывается — оба мои партнера в курсе моих “особых” отношений с Хмельницкой, и обоим похер. Ну… Или не очень.