Мой портфель
Шрифт:
Ну а сама работа моя очень интересная. Ты платные стоянки знаешь? Вот работа моя – взглядом «Жигули» провожать из будки. И взглядом встречать. Ночь дежуришь, три – твои. А меня, чтоб разбудить, четыре частника всем телом бились в окно. На дежурстве так спишь – трое суток потом глаз не смыкаешь… Во, крадут, он правильно говорит, хоть и пожилой. С меня удерживают, верно. Посмотри на меня внимательно. Ты не торопись, в глаза посмотри. Как ты думаешь, много ты с меня удержишь? Вот он верно говорит.
А мне умные люди сказали: сядь в будку на семьдесят, и халтура… Какая?
Вот этот догадывается страшно.
У тебя Гойя, «Маха голая» есть? Значит, говорю медленно: Гойя – художник, «Маха» – картина. А как «Маха голая» идёт в Донбассе не знаешь? Сорок рублей – вещь. Нас четыре сторожа Мах размножали. Первый месяц – по восемьсот, второй – по четыреста, третий – по триста, четвёртый – по двести. Значит, спрос удовлетворили.
Я будку заколотил – пошёл работать в музей, старушкой. Шестьдесят пять рублей и халтура. День дремлешь, два – твои. Ну пока они там удава сушёного рассматривают, я на трубе тихонько в углу: ис-та-та. Видишь, у меня нос – си-бемоль. Свадьбы играем, похороны. Похороны веселей и, что главное, гораздо короче, гораздо короче. Проводил – и домой. Сколотил бригаду полупроводников… Ну, верно догадался, потому что в одну сторону.
А сейчас фельдъегерем пошёл. Ну, егерь – по бекасам, а то – фельдъегерь. Не ты один, я тоже не знаю, что это такое. Сказали: девяносто рублей и халтура. Печки начал складывать по сёлам. А что, секрет утерян, а греться надо… Не-е, баба – одно, а печка – другое. Печка – до старости. Я так сложу, такая тяга – дрова вытягивает. Обои наклею – дом развалится, – мои обои стоят.
Вот он улыбается. Ух, щербатый, что, у тебя передних зубов нет? Грустить тебе идёт больше. Вот так зафиксируй, вот так. А что ж ты в мои документы заглядываешь: сторож, истопник, смотритель, курьер. Ты на мои руки посмотри: художник-живописец, строитель, конструктор. Но это всё увлечения… Студент прав, главное – это работа интересная. А в работе самое интересное —
это график: сутки работаешь, трое отдыхаешь. Я за те трое так наработаюсь, что за эти еле отосплюсь.
Для меня зарплата – прямо сюрприз. Специалист высочайшего класса. Есть жалобы, конечно, есть. Не всегда знаем работу. «Махи голые» и печки получаются хорошо, цветные телевизоры ремонтировали – до сих пор ни один не заработал. Ещё подождём.
Но халтура – тоже не всё, пока деликатеса нет. Краба нет, икры нет, печени нет и такси нельзя поймать – хоть ты ему тысчей махай. Так что работа – не всё, и халтура – не всё. Должность нужна, чтоб милиция не подходила. А чтоб должность была – халтура не получается. А получается замкнутый круг, разомкнутый в виде прямой.
Белый свет
До чего мне хорошо в Ульянке. Стремлюсь куда-то и все время остаюсь. Одиноко.
И прозрачно. Какая-то тишина. Какой-то чистый, ясный белый свет.
Хорошо на белом свете. На юге синий, голубой, черно-бархатный… Совершенно беззвучно проезжают троллейбусы. Безмолвные, неподвижные дома. Здесь они действительно неподвижные.
Солнце не греет и не светит, а освещает. Четко-четко. +5 °С… Апрель. И не сумерки, а ясный, светлый вечер. Ни одного телефонного звонка. Обманами, скандалами, холодностью добился своего – сообщения перестали поступать.
А этот холодный белый свет входит в душу.
Один-один средь бела света с белым светом, что придерживаешь губами и веками, и выпускаешь из себя только на бумагу, чтобы сохранился подольше.
Целую.
В греческом зале
Для А. Райкина
Дали этим женщинам два выходных, так они прямо с ума посходили. Убивают время как попало. Вместо того чтобы отдохнуть… В прошлое воскресенье потянула она меня на выставку. Вернисаж какой-то… Я думал – музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: горячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солянка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю, тут не отдохнешь…
А воскресенье проходит.
Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил, прихватил на углу. Только разложился, газетку постелил, вахтерша прицепилась:
– В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно!
Аж пенсне раскалилось.
Я ей так тихо возражаю:
– Чего орешь, ты, мышь белая?… Ты здесь каждый день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан бы лучше вынесла… Видишь, человек из горлышка булькает?!
…Что селедку?… Кто селедку?… Какую селедку?… Ну, селедку развернул у него на плече… А что ему сделается? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной кончается, поймешь ты, коза старая?!
…Кто Аполлон?… Я – Аполлон? Он – Аполлон? Ну и нехай себе Аполлон… Повесил я ему авоську на руку, а куда вешать, на шею?!
От народ!… Никакой культуры. Еле от нее отбился. Хорошо еще, ребята поддержали… А на часах уже три! А я еще с продуктами и ни в одном глазу. А уже три на часах.
Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате прихватил. От умора! От смех! Музей, музей – нечем банку открыть! Хоть убейся. Куда я только не лазил. Приспособился под конем… Железку какую-то оторвал… Только ударил – как заверещит!… У меня даже банка выпала.
Вахтерша с указкой…
Ну я ей из-под коня так тихо замечаю:
– Чего ты дребезжишь?! Что я, тебя трогаю или кусаю кого?! Ты себе, я себе, они себе…
Хорошо, ребята меня поддержали, вроде все уладилось… Так штопора нет! Вот музей…
Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:
– Слышь, штопор есть?
– Это итальянская живопись семнадцатого века!
– Ты не поняла, – говорю, – я тебя не спрашиваю, где брала живопись, я спрашиваю, штопор есть?
– Вы понимаете, что вы говорите, здесь вокруг живопись!
– Понимаю, а ты без штопора можешь открыть? Я же об пол буду стучать, мешать. А вокруг живопись…
Намучился! Оторвал от этого же коня еще одну железяку, пропихнул внутрь, но настроение уже не то… В какой-то гробнице в одиночку раздавил кагор в кромешной тьме, в антисанитарных условиях… Бычки, конечно, руками хватал… Хорошо, грузин стоял на камне, я у него кинжал вытащил, колбасу хоть порубил на куски.
Когда я из гробницы вылез, еще мог экскурсию продолжать, хоть в паутине и в бычках… Но они исчезли. Так что воспринимал в одиночку… Поковырял того грузина – мура, опилки, дурят людей. А тот железный, что на лошади сидел, – тот ничего, крепкий… Меч я у него из кулака вырвал, а щит рвал, рвал, не идет – неплохое качество!