Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
Гарлей продолжал:
– После вчерашнего разговора с Беатриче мне пришло на ум, что в этой части нашей дипломации вы могли бы оказать существенную пользу. Маркиза ди-Негра – в восторге от вашего гения и имеет сильное желание лично с вами познакомиться. Я обещал ей представить вас, и представлю, сделав вам сначала совет предостережения. Беатриче очень хороша собой и имеет особенный дар очаровывать. Весьма может случиться, что ваше сердце и ваши чувства не устоят против её прелестей…
– О, в этом отношении вы напрасно опасаетесь! воскликнул Леонард с такой самоуверенностью и твердостью, что Гарлей улыбнулся.
– Предостережение, любезный Леонард, не всегда еще можно назвать вооружением, особливо против могущества Беатриче; поэтому я не могу принять с первого раза ваше уверение. Послушайте меня: наблюдайте за собой внимательно и, если заметите, что находитесь в опасности попасться к ней в плен, дайте мне благородное слово немедленно оставить поле. Я не имею права, для пользы и выгоды чужого вам человека, подвергать вас опасности; а маркиза ди-Негра, каковы бы ни были её прекрасные качества, по-моему мнению, последняя женщина, в которую я желал бы, чтобы вы влюбились.
– Влюбиться в нее! это невозможно!
– Невозможно – выражение сильное, возразил Гарлей: – но все же, признаюсь откровенно, что, по-моему мнению, сколько может человек судить о другом человеке, это не такая женщина, которая могла бы пленить вас; эта-то уверенность и подала мне повод подвергнуть вас её очарованию. Впрочем, имея в своем разговоре с ней чистую и благородную цель, вы сами будете видеть ее прямыми глазами. Во всяком случае, я требую от вас благородного слова.
– Охотно даю его, отвечал Леонард. – Но каким же образом могу я оказать услугу Риккабокка? Какую помощь….
– Сейчас я скажу вам, прервал Гарлей. – Чарующая сила ваших произведений такого рода, что она делает нас бессознательно лучше и благороднее. Ваши произведения – не что другое, как впечатления, почерпнутые из вашей души. Ваш разговор в минуты одушевления имеет то же самое действие. Когда вы короче познакомитесь с маркизой ди-Негра, я бы желал, чтоб вы поговорили с ней о своем детстве, о юности. Опишите ей Риккабокка в том виде, в каком вы видели его – трогательного среди его слабостей, величественного среди мелких лишений, недоступного во время размышления над своим Макиавелли, безвредного, неуязвляющего при мудрости змия, игриво лукавого при невинности голубя; короче сказать, я предоставляю вам изобразить эту картину сообразно с вашим уменьем употреблять в дело и юмор и пафос. Изобразите Виоланту, читающую итальянских поэтов и полную мечтаний о своем отечестве; представьте ее со всеми проблесками её возвышенной природы, которые просвечивают сквозь скромное положение в чужой земле; пробудите в вашей слушательнице чувство сострадания, уважения и восторга к её родственникам в изгнании, – и этим, я полагаю, труд ваш окончится. Нет никакого сомнения, что в ваших портретах она узнает тех, кого ищет её брат. Вероятно, она будет расспрашивать вас, где вы встречались с ними, и где они теперь находятся. Эту тайну вы должны сохранить: скажите ей наотрез, что тайна не принадлежит вам, и вы не можете открыть ее. Против ваших описаний и чувствований она не будет так осторожна, как против моих. Ко всему этому, есть еще другие причины, почему ваше влияние над этой женщиной может оказаться действительнее моего.
– Какие же эти причины? я не предвижу их.
– Поверьте, что есть; не спрашивая от меня объяснений, отвечал Гарлей.
Он не счел за нужное сказать Леонарду:
«Я человек высокого происхождения и богат, – вы сын крестьянина и живете трудами. Эта женщина честолюбива и бедна. Она может иметь виды на меня, которые стали бы противодействовать моим видам на нее. Вас она будет только слушать и заимствовать от вас чувства всего прекрасного и поэтического; она не будет иметь в виду выгоды покорить вас своей воле или запутать в свои сети.»
– Кроме того, сказал Гарлей, переменив предмет разговора:– у меня есть в виду другая цель. Наш друг Риккабокка, этот недальновидный мудрец, в своем заблуждении и под влиянием преувеличенного страха, придумал спасти Виоланту от одного негодяя, обещав её руку человеку, в котором, если только инстинктивное чувство не обманывает меня, я подозреваю другого точно такого же негодяя. Обречь на жертву такое обилие жизни и духа этому бескровному сердцу, этому холодному и положительному рассудку! клянусь небом, этому не бывать!
– Но скажите, кого же мог видеть Риккабокка, кто по своему происхождению и богатству был бы достойным женихом его дочери? кого, как не вас, милорд?
– Меня! воскликнул Гарлей, сердитым тоном и побледнев. – Чтобы я был достоин подобного создания? – я – с моими привычками! – я – такой эгоист! И вы, поэт, так оцениваете существо, которое могло бы сделаться царицей поэтических мечтаний!
– Милорд, когда мы не так давно сидели у очага Риккабокка, когда я слышал, как она говорила, и наблюдал, как вы внимали её словам, я сказал про себя: «Гарлей л'Эстрендж долго и задумчиво смотрел на небеса, и теперь он слышит шелест крыльев, которые могут унести его туда.» Потом я вздохнул; мне стало грустно при одной мысли, что люди против нашего желания произвольно управляют нами. «Как жаль – сказал я – что дочь Риккабокка, по светскому мнению, не может быть равна сыну пера!» Когда я подумал об этом, вы тоже вздохнули, – и мне казалось, что в то время, как вы вслушивались в музыкальный шелест крыльев, вы чувствовали себя прикованным к земле. Дочь Риккабокка равна вам по своему происхождению, и вы принадлежите ей сердцем и душой.
– Мой бедный Леонард, вы ошибаетесь, отвечал Гарлей, спокойно. – Если Виоланте не суждено быть женою молодого принца, то она непременно будет женою молодого поэта!
– Поэта! о, нет! сказал Леонард, с выразительной улыбкой.
– Любовь для поэта – отдых.
Гарлей, изумленный этим ответом, задумался.
«Понимаю – думал он – меня озаряет теперь новый свет. Человек, которого вся жизнь есть одно только стремление за славой, не станет искать любви существа ему подобного? Леонард прав: любовь есть отдых для поэта! Между тем, как я…. Это правда, правда! Он мальчик, а его проницательность гораздо глубже всей моей опытности! Для меня любовь должна пробуждать восторг в душе моей, возвышать чувства, поддерживать энергию. Но жребий уже брошен; с Гэлен моя жизнь будет по крайней мере источником невозмутимого спокойствия. Пусть остальное спит в одной могиле с моей юностью.»
– Однако, ласково сказал Леонард, желая вывести своего благородного друга из задумчивости, которая, казалось ему, была печального свойства: – однако, вы еще не назвали мне искателя руки синьорины. Можно ли мне знать, кто он такой?
– Вероятно, вы никогда не слышали о нем. Это – Рандаль Лесли.
– Рандаль Лесли! неужели? вскричал Леонард, с видом величайшего удивления.
– Что же вы знаете об этом человеке?
И Леонард рассказал историю памфлета, написанного Борлеем.
Гарлей приходил в восторг по мере того, как подтверждались его подозрения о Рэндале.
– низкий притворщик! и я еще считал его опасным человеком! В настоящее время мы оставим говорить о нем: мы подходим к дому маркизы ди-Негра. Приготовьтесь, мой друг, и не забудьте вашего обещания.
Глава ХСVIII
Прошло несколько дней. Леонард и Беатриче сделались друзьями. Гарлей как нельзя более оставался доволен действиями своего молодого друга. Он сам был деятельно занят. Он отыскивал, и до этой поры отыскивал тщетно, следы мистрисс Бертрам; он поручил дальнейшие розыски своему адвокату, но и адвокат не был счастливее его. Гарлей еще раз торжествовал в лондонском мире, но всегда находил время в течение суток провести несколько часов в доме своего отца. Леонард тоже был нередкий гость в доме Лэнсмеров; его радушно принимали там и все любили. Пешьера не обнаруживал ни малейших признаков мрачных замыслов, которые приписывали ему. Он редко является в гостиных высшего общества, – вероятно, потому, что встречается там с лордом л'Эстренджем. Несмотря на блеск и красоту Пешьера, лорд л'Эстрендж, подобно Роб-Рою-Мак-Грегору, «находится в своем отечестве» и пользуется решительным преимуществом над чужеземцем. Впрочем, Пешьера часто посещает клубы и играет по большой. Не проходит ни одного вечера, чтобы он не встретился с бароном Леви.