Мой самый любимый Лось
Шрифт:
— Как в меня? — съязвила Анька, у которой на душе от этих слов кошки скребли. Безжалостный Лось кивнул головой:
— Почти, — ответил он, все так же прямо глядя ей в глаза. — Ингрид тоже меня любила. Действительно любила; тогда с меня нечего было взять, всем заправлял Лассе, а он меня деньгами не баловал. Тогда я даже был горд, что между нами она выбрала именно меня. Да, думаю, все же своеобразно она меня любила…
Лось на миг замолк, задумался, а Анька, пользуясь этой передышкой, вынырнула из горького омута его слов и схватила глоток воздуха, потому что когда он говорил, дышать от ревности и горечи, разливающейся во рту, наполняющей легкие
— Дальше, — приказала она, хотя эта экзекуция казалась ей самой страшной пыткой в ее жизни.
А Лось с каждым словом будто оживал. Выговариваясь, он выплескивал то, что носил так долго в себе, и в его груди освобождалось место для свободного дыхания.
— Была сумасшедшая страсть, — продолжил Лось, снова глянув в страдающие Анькины глаза. — Просто… космос. Мы не помнили себя. Я не помнил, сколько ей лет, сколько мне лет. Никого не слушал и не слышал. И так вышло, что…
Лось замешкался, снова стыдливо спрятал глаза и почесал переносицу, скрывая свое смущение.
— Словом, она забеременела, — бухнул, наконец, он, все так же пряча глаза. Ага, а теперь и ему непросто все это говорить. Каждое слово будто обжигало ему язык, но Лось, помня об обещании быть честным, продолжал: — Нечаянно. Так вышло. Она не хотела, в общем-то, но раз так… мы спешно женились. Ребенок должен был родиться в браке, ну, ты понимаешь… А я так любил ее, что и ребенка… тоже. Очень хотел. И любил.
— Ах, вот оно что, — протянула Анька, мгновенно понимая, куда клонит Лось. У того, кажется, снова начался приступ его ярости, его привычное спокойствие улетучилось, и он то и дело потирал виски, тер нос и прятал глаза, стараясь справиться с нахлынувшими на него чувствами. — Ты так сильно его хотел?..
— Ну да, — ответил Лось, чуть пожимая плечами и нерешительно глянув в глаза Аньке. В его взгляде читался стыд, смущение, и Анька поняла, что одной из причин его молчания было то, что холодный, сдержанный и сильный Лось не готов был на весь мир заявить о своем чувствительном и сентиментальном сердце. — Разве это плохо — хотеть семью? Тех, кто тебя любит? Я ведь один, — внезапно очень откровенно произнес он, — совсем один. Лассе… он другой. Он, по-моему, не знает, что такое родственные чувства. Иногда мне кажется, что ему не нужен абсолютно никто. Ничего родного, ничего любимого. И если настанет апокалипсис, он продолжит пить виски и трахать девочек, потому что ему нечего будет терять. Ничего не жалко. Ничего, дорого сердцу.
— Ясно, — ответила Анька задумчиво, опуская лицо, но Лось снова качнул головой.
— Это еще не все, — мягко произнес Лось. — Не все…
Он кашлянул, прочищая горло, снова опустил голову, явно набираясь храбрости, чтобы выложить последнее, что жгло его душу.
— Про кружевные трусы, — чуть слышно сказал он. — Это же отчасти правда. В ту зиму Лассе все потерял; промотал, прогулял, и мне надо было лететь в Москву, все налаживать заново, все восстанавливать… Понимаешь, всего на месяц! И кроме меня было некому. Семейное дело, достаток, достойная жизнь — все было на кону. Месяц… Это долго, когда речь идет о любви, но иногда необходимо… дела… — Лось застонал, в досаде качая головой. — Ингрид хорошо ходила… с ребенком. Легко. Никаких отклонений, все шло очень хорошо. Да, я отчасти волновался, я боялся ее оставить одну так долго, но я спрашивал у врачей, и они говорили, что угроз нет. У меня полный стол был снимков с… ребенком. Я слышал, как билось его сердце; он начал шевелиться, иногда беспокойно возился, и затихал в тепле, если я накрывал живот ладонью…
— Что, — безотчетно спросила Анька помертвевшими губами. — Это…
— Двадцать две недели, — ответил Лось прямо. — Дочка.
Он снова опустил взгляд, и Анька в тот же момент пожалела, что затеяла этот разговор, потому что правда оказалась больнее и страшнее ее догадок, хотя бы тем, что Лось сейчас и здесь рассказывал ей, признавался в самой страшной муке в его жизни. В своем страдании; в своей слабости. Расписывался в собственной беспомощности и винил в случившемся себя.
— Это так странно, — хрипло произнес он, — в один день потерять, и никогда не увидеть… Я даже не знаю, какой она была. Не видел. И никогда не увижу. Я уже считал себя отцом. Уже думал, что нас трое. Я уже считал, что ребенок родился. Я свыкся с мыслью, что он есть, что ему можно петь песенки, что его можно любить — и что он любит в ответ и чувствует… чувствует меня. Понимаешь? Он уже был. Я придумывал, перебирал имена… А потом… Я уехал, понимаешь? Надолго уехал. И был этот звонок. Ингрид звонила мне оживленная, говорила, что ее ждут, что намечается конкурс, очень важный для ее карьеры. Я не понял ее. Я посмеялся, сказал, что она, кажется, забыла, что ей сложно будет участвовать… Когда вернулся, очень хотел обнять ее, погладить ее живот. Думал, он стал еще больше, и она — дочка, — толкнется и затихнет под моей рукой, почувствовав и узнав меня. Но там было пусто. Не было ничего. Мертво. Плоско. Да, я сохранил бизнес. Тогда мне казалось, что это важно. А теперь жалею, что нет возможности вернуться назад и все исправить. Сейчас уже не так тяжело. А тогда… Хотелось выть, грызть все, мозг горел от мысли, что меня отделяет от того страшного мига всего несколько дней. Так недавно, всего ничего! Воспоминания еще свежи, все еще живо в памяти!.. Так близко — и так недосягаемо. И ничего уже не исправить. Даже минуту назад не вернуть. И это тогда было самое страшное. Не исправить.
— Не-ет, — с расширенными от изумления глазами прошептала Анька, не веря своим ушам. Лось как-то незаметно подкрался совсем близко к ней, и теперь стоял, почти прижавшись, а она обнимала его разведенными коленями. Он перебирал ее волосы, поглаживал плечи и спину, ища в этих немудреных ласках спокойствие, а Анька жалела, что он такой огромный, что его невозможно сжать в ладонях и прижать к горячему сердцу, которое трепещет в груди от боли, невозможно пожалеть и хоть на миг защитить и закрыть от тягостных воспоминаний.
— Когда я вернулся, ребенка не было, — закончил Лось, судорожно вздохнув. — Понимаешь? Не было. Моего ребенка, части меня, плода любви с этой… женщиной. Все было хорошо, ребенок был абсолютно здоров, но она посчитала, что ее карьера важнее… нас с ним. Она что-то говорила мне о том, как этот конкурс важен для нее. О том, как эта операция была опасна — опять же, для нее. Говорила, что у нас все еще будет, и все впереди… И дети будут. А я никак не мог понять, что у нее в голове? Что за камень вместо сердца? Убить… она убила. За мои же деньги. Ей все сделали за деньги — и все для того, чтобы она могла покрасоваться с сияющей улыбкой на подиуме, в красивом белье…
— И ты не простил, — закончила Анька. Лось уткнулся лбом в ее лоб, и Анька почувствовала, какой он мокрый, словно остывая после болезненного жара.
— Я не хочу это прощать, — ответил он тихо. — Я не могу это простить.
Анька обхватила его за шею, с силой притянула к себе так близко, что их дыхание перемешивалось. Она плакала; слезы ручьями текли по ее щекам, хотя она самой себе не могла объяснить, отчего.
«Ну, хотела же делить с ним горе и радость, — захлебываясь беззвучными рыданиями, думала она. — Вот тебе первая плюшка».