Мой самый любимый Лось
Шрифт:
Нина не ответила; яростно сопя, она бессильно сжимала кулаки, испепеляя Аньку яростным взглядом.
— Ты думаешь, — прорычала она сквозь зубы, — тебе удастся у нас все оттяпать? А вот нет!
— У тебя, — четко произнесла Анька, поднимаясь, — нет ничего. Здесь, — она обвела рукой обозримое пространство, — тебе не принадлежит ничего, и никогда не будет принадлежать. А будешь выступать — поедешь обратно, полетишь туда, в свой клоповник, где тебя взяли. Понятно?
— Сучка! — истерично взвизгнула Нина, накидываясь на Аньку. От ярости она не соображала, что творит, и первый удар — скользящий, сумочкой, —
— Ты что творишь?! Тебе кто разрешил сюда заходить?!
Долгий крик Акулы не привел Нину в чувства, она продолжала наносить пятящейся Аньке хаотичные удары ладонями, сумкой — по лицу, по плечам. Мельком глянув на Акулу, Анька успела заметить его перекошенное от страха лицо и почерневшие от расширившихся зрачков глаза, а затем Нина что есть сил толкнула ее, и Анька упала, задев виском о каменную полку камина.
Лишь когда она затихла, неестественно свернувшись клубком на белой медвежьей шкуре, а белоснежная шерсть окрасилась красным, Нина отступила, торжествующе и тяжело отпыхиваясь, а Акулу отпустил ступор, который до того сковал его руки.
— Не-ет, — протянул он в ужасе, чувствуя, как валится в пропасть все, вся его жизнь, разваливаясь на кусочки, которые он так тщательно собирал и склеивал. — Нет, нет, нет! Что ты натворила?!
Он, рыдая, кинулся к Аньке, упал подле нее на колени и, замирая от страха, приподнял ее голову.
— Что же ты сделала! — взревел он, чувствуя на своих пальцах липкую теплую кровь.
— То, что должен был сделать ты! — выкрикнула Нина, все еще находясь в аффекте. — Я ради тебя стараюсь, дурак! Если ее не будет, то все станет как прежде! Анри будет тебе отстегивать по первому зову! Скажем, что ей плохо стало, она же беременная. Упала, ударилась…
— Идиотка! — взревел Акула, подскакивая. — Сука! Шкура поганая!
Развернувшись, он со всей силы врезал пощечину по этому красивому и гадкому лицу, так, что из носа девушки брызнула кровь.
— Я раз в жизни, — проревел он, наступая на Нину, у которой от удара, вероятно, свет погас в глазах, и она потерялась, едва не брякнувшись в обморок рядом со своей жертвой. — Раз в жизни! Хотел! Поступить! Правильно! Не унижаться и не клянчить! А сам! А ты… Дешевка!
Он врезал ей еще одну пощечину, оставив багровое пятно на второй щеке. От страха и боли его трясло; снова! Снова у Лося горе, и снова он, его брат, приложил к этому руку. Снова виноват. Снова все испортил, изгадил, переломал. Что же за проклятье такое?!
— Что ж за проклятье! — закричал он, запуская руки в волосы и терзая темные пряди, словно вместе с ними желая вырвать все страшные мысли из головы.
— Но я для тебя… — шептала Нина разбитыми губами, пятясь. — Я же…
— Пошла вон! — взревел Акула. — Убирайся, пока я не свернул тебе шею!
— Да она же тебя!.. — заверещала Нина в ответ, пятясь. — Ты уже забыл, кто тебя освободил! Короткая же у тебя память! И благодарность твоя очень короткая!
— Во-он! — проревел Акула.
Он снова вернулся к Аньке; ты дышала часто, со всхлипываниями, но ведь дышала!
— Ай-ай, — шептал Акула, бережно поднимая ее на руки, прижимая к себе и пачкая ее кровью свою куртку. — Ай-ай. Потерпи. Ничего. Ну, ударилась — это ничего! Все будет хорошо…
Мельком он глянул на Анькины руки, обнимающие живот, и стиснул зубы, чтоб не завыть в голос. Если Лось лишится и этого ребенка… если и Анька от него уйдет…
— Ай-ай!
— Аку… ла… — пробормотала Анька. — Го… ло… ва…
— Аня, сейчас, — Акула обрадовался этому почти бессвязному шепоту. — Сейчас отвезу тебя в больницу! Сейчас!
Он аккуратно устроил ее на заднем сидении, сам уселся за руль, перевел дух.
«Ну, хоть что-то я могу сделать правильно? — подумал он. — Хоть что-то? Анри наверняка мне морду разобьет. Просто убьет. Растопчет в пыль. Но я должен сделать правильно хотя бы это! Довезти ее до больницы — и желательно не вмазаться в столб, с моим-то умением помогать!»
Он аккуратно повернул ключ в замке зажигания, услышал оживший мотор.
— Едем, Аня, — произнес он спокойно. — Скоро все хорошо будет. Не бойся.
Из больницы Акула позвонил Лосю. Было страшно, и еще страшнее — услышать в трубке Лосиное молчание, тяжелое, как камень, и при этом продолжать говорить.
— Врач говорит, — бормотал Акула, без сил сползая по стене и чуть не плача, — что все хорошо будет… Он не говорит, что это опасно… Я привез ее сразу же…
Он ждал гнева Лося, злобного рычания, криков, вопросов — а какого хрена ты вообще у нас делал?! Акула боялся теперь, здесь, даже заикнуться о том, о чем говорил с Анькой. Его попытка влиться в семью, в нормальную жизнь теперь казалась ему самому ничтожной и глупой, и он утирал катящиеся градом слезы и сопли, с отчаянием понимая, что этот шанс — все исправить, — он потерял.
Возможно, если бы он поступил, как говорила Нина… если б Аньку оставил, если б убежал, не сознался, то потом, переболев и перетерпев горе, Лось потянулся бы к нему — к брату, — как к единственной родной душе, но…
«Но снова ему вот это сделать? Нет, не могу! Сколько ж уже можно… что ж от меня вред один!» — думал в отчаянии Акула. Он закурил прямо тут, сидя на полу, привалившись к стене, и плача, оплакивая свою никчемную жизнь.
Лось явился быстро; его привезли. Сам он машину вести наверняка не мог — дрожали руки, — и во избежание плачевных последствий взял шофера. Глядя на его высокую черную фигуру в длинном пальто, спешно промелькнувшую мимо и почти бегом удаляющуюся по коридору, Акула горько усмехнулся. Лось надежен даже в этом; даже когда ему хреново, он думает о том, как бы не сделать хреново другим. Другой; об Аньке подумал. Как она будет, если он поедет и вмажется в аварию? Нельзя этого делать; ни в коем случае нельзя! Ей теперь поддержка нужна. Забота всегда, забота во всем. Таков уж Лось.
Самого Акулу Лось если и заметил, то оставил на потом. Бить морду, убивать — потом. Сначала Анька. Сначала увидеть, услышать, убедиться, что все хорошо. Более-менее хорошо. Не так опасно, как могло бы быть. Он побудет с нею и вернется сюда, в коридор, длинный, белый и холодный. Ну, значит, тут и подождем его… тут…
Акула сделал еще одну затяжку, дрожащими пальцами смял окурок. В голове мелькнула шальная мысль сбежать, прямо сейчас, но у него так тряслись ноги от пережитого страха, что он вряд ли мог бы сделать и пару шагов. Нет; бежать — нет.