Мой самый любимый Лось
Шрифт:
Секс для Аньки был чем-то… странным. Что-то вроде студенческого протеста с приковыванием себя наручниками к воротам посольства, вроде пьяного шумного праздника, легкой мишуры, которая сегодня красивая и сверкает, а завтра ее можно будет выбросить без сожаления в ведро. После него всегда наступало похмелье – сожаление, разочарование и смывающий воспоминания душ.
И только однажды Аньке было по-настоящему хорошо.
Тогда, в пору ее почти невинной юности, весь ее эпатаж и протест выражался в ярком макияже, взбитых на макушке волосах и кожанке в заклепках. Она была такая же, как все девчонки, и ни одна живая душа не подозревала даже, что папа Аньки – крупный воротила с приличными деньгами.
Тогда и его партнер – хищный, как акула, подтянутый, хитрый, обжигающе-опасный, – тоже не знал, кого подобрал у самого офиса фирмы. Аньке он не понравился, а вот она ему – да. И он принялся ухаживать, и очень скоро она, сама не понимая, как это произошло, оказалась у него в номере.
А потом было это – внимательные, гипнотизирующие глаза напротив, немного шампанского и руки – горячие ладони, которые касались и гладили невинное Анькино тело так, словно разворачивали шелк на мраморной драгоценной статуэтке. Бережно и нежно, так, как не касался никто и никогда.
От одних этих касаний Анька едва не кончила.
Что было потом, она помнила плохо; из глаз ее лились слезы, она в изумлении прижималась к мужчине, который целовал и целовал ее, и весь мир казался ей сплошным блаженством и болью одновременно.
Потом он уехал.
Анька, оглушенная первым чувством, сначала долго не понимала, что это такое произошло, потом ждала, что он даст о себе знать, а потом что-то в голове ее переключилось, и любовь стала похожа на праздник. Его долго ждешь и к нему готовишься, а потом он просто проходит и его выкидывают в мусорное ведро вместе с мишурой и блеском. Это не для каждого дня.
И вот теперь снова.
Касания рук Лося были такими, какими надо. Анька уже толком не помнила лица своего первого любовника, но касания, теплую ласку, под которую хотелось подставить себя всю, она не спутала бы ни с какой другой. С всхлипываниями она извивалась, подставляя под его нежные пальцы белоснежный бархат свой кожи, и первый поцелуй от нее он получил как взятку. Жалкое касание ее дрожащих губ, выпрашивающих, чтобы его руки и дальше дарили ей тепло и веру в то, что любовь реальна.
– Пож… жалуйста, – выдавила из себя Анька, едва не теряя сознания от подкатывающего волнами наслаждения, когда его пальцы осторожно и чутко провели атласно заблестевшую полосу меж ее грудей. – Пожалуйста, возьми меня…
Лось прижался плотнее, навалился на нее, целуя уже сам, так, как Анька от него не ожидала – жадно, страстно, так, что у нее мгновенно вскипел котелок и крышечка зазвякала. Его ладонь меж своих ног она восприняла как должное, тем более, что у нее все уже горело от возбуждения, и влагу на его пальцах ну никак нельзя было выдать за воду, оставшуюся на ее теле после душа. Он гладил ее и там, меж ног, так же нежно и трепетно, и Анька едва не выла, едва не скулила, чуть не плача от сбывшегося кайфа.
Нетерпеливо впиваясь ногтями в его мощную спину, Анька стащила, содрала с него нелепую белую рубашечку и едва не захлебнулась от восторга, ощутив его тело на себе, горячее, сильное.
«Это что ж такое творится, граждане, – в панике думала она, покорно обнимая мужчину ногами, запуская пальцы в его волосы, и целуя его так долго, как не целовала никого в своей жизни. – Хитрый Лось помчит меня сейчас в Нарнию? Только б ключик не подкачал… Боженька, если ты меня слышишь и любишь – жги, Господь! Сегодня гуляем на все!»
Никакими ключами к Нарнии Лось не пользовался.
Его Нарния запиралась на хороший, добротный, крепкий засов.
Анька, размякшая и зацелованная, расслабленная, заласканная, вдруг ощутила как нечто большое упругое давит на ее слишком маленькую дырочку, и у нее от неожиданности распахнулись глаза. Ее словно аккуратно, осторожно, но натягивали, надевали на кол среднего размера. Анька снова ощутила себя девственницей, и даже напугалась и сжалась, зажмурившись.
«Господь, а ты ближе, чем могло показаться! – подумала Анька и оглушительно взвизгнула, когда член Лося проник в нее. – Тут что, жертвоприношение меня в твою честь?»
От первого же толчка в ее тело – осторожного, глубокого, – у Аньки перехватило дыхание и она вцепилась в Лося всеми конечностями, цапая ногтями его напряженную спину. Пот тонкой испариной выступил на ее лбу, на висках, и Лось ласково пригладил ее влажные волосы, вытирая влагу, стирая скатившиеся по вискам слезы. Слишком давно у нее не было этого – такого желанного и такого настоящего секса – который она восприняла бы отчетливо, а не как пьяное веселье. Слишком реальное, слишком пугающее, слишком прекрасное, чтобы быть правдой! Анька тихо рыдает потому, что воображаемый Боженька, кажется, решил подарить ей на Новый год все то, чего в ее жизни не было – настоящее, плотское, а не виртуальные придуманные игрушки, – и Анька ревет, благодаря кого-то, и Лося тоже, потому что этот огромный мужчина словно сам Бог, и слышит ее мысли, даже самые сокровенные, которые она сама еще не успела понять.
«Ну, хоть почувствую, как меня трахают, а не этот спуск бобслеиста-чемпиона», – думала Анька, храбрясь. Однако, Лось помнил о том, что она «любит нежно». Его движения были осторожными, плавными. Следующий его толчок вышиб напрочь дыхание из Аньки, но зато подарил ей чувство абсолютной желанной наполненности, которое прокатывается волной по ее телу, подобно ударной волне от взрыва по полигону, стирая все запреты и страхи.
Ладонь Лося, такая теплая, такая успокаивающая, поглаживала дрожащее бедро Аньки, и девушка расслаблялась, пуская мужчину глубже, еще, до самого бархатного донышка, мягко, но так невероятно чувствительно. Анька не понимала, отчего слезы градом катятся по ее вискам, и не слышала своего горячего, задыхающегося голоса, который твердил «еще, еще, пожалуйста, еще!». Мужчина ласково стирал и то, и другое – ладонью отирая мокрые щеки, языком слизывая горячечные слова с ее губ.
Анька прикрыла глаза и блаженно откинулась назад, расслабив колени. Губы мужчины целовали ее разгоряченный ротик, раз за разом стирая ее жалкие стоны, и Анька была ему благодарна за это. Не будь этих жарких, по животному жадных поцелуев, она бы орала, скулила и выла, как дикая самка, огрызающаяся волчица. С каждым толчком в свое тело девушка отдавалась во власть мужчины все сильнее, изгибаясь, приникая к нему без страха, и уже абсолютно не слыша своего голоса, который распадался на жалкие рыдания, всхлипы, вскрики. Ее руки жадно тискали его бока, и казалось, что Анька сама направляет его толчки в свое тело. Его пальцы забираются в ее волосы, крепко прихватывают их и властно оттягивают назад ее голову, чтобы оставить красный след от поцелуя на ее дрожащем, задыхающемся горле, и Анька снова кричит, от переполняющих ее чувств, от того, как он говорит, заявляет всему миру – «моя», – не говоря при этом ни слова. Терзая ее покорное тело, влажное, дрожащее и беспомощное, перемешивая в нем муку и сладость, невероятное наслаждение, не говоря ни слова, мужчина оглушительно заявил о своей страсти – пребольно куснув тонкую кожу, дрожащую всякий раз, когда голос Аньки рвался из ее груди.