Мой слишком близкий друг
Шрифт:
Мне действительно стало немного лучше. Я не знаю, но, наверное, от того, что приходилось переводить и доставать из памяти и рассказывать разные исторические данные и факты, и много говорить, но у меня стал быстрей проходить мыслительный процесс, и говорить я начала более живо с некими красками эмоций.
Мне хорошо было в этой стране, и города, в которых мы проживали, провоцировали память на приятные воспоминания, только я их ощущала как некое тепло и не более того, но это уже был прогресс, как сказал Борис Михайлович, давая консультацию маме по телефону и подбадривая, что идея с поездкой действительно удачна.
Как кому. Близился Новый год, и семейство привыкло отмечать его всем скопом, громко, шумно, с насыщенной развлекательной программой в Большом доме, со стариками. Я единственная, кто несколько раз не присутствовал на этом семейном большом сборе, проводя эти праздники то с одним мужчиной в Альпах, то с другим там же и с теми же горнолыжными развлечениями.
Майя с мамой совещались, как лучше поступить со мной – оставить во Франции с кем-то из родни, вон Иван с девушкой своей с удовольствием рвались отколоться от клана, или все же привезти домой на праздник, а вдруг в кругу семьи мне лучше станет.
Дилемма решилась самым неожиданным образом.
Рано утром в дверь нашего небольшого коттеджика, который мы снимали недалеко от Лиможа, настойчиво постучали. Тетя Света с Александром Федоровичем еще спали (это, если вы помните, моя двоюродная тетка и бывший муж Майи, теперь муж и жена), а я умывалась, делая это весьма сосредоточенно и осторожно, как долго наставляла и учила меня мама, чтобы ничего бесчувственного себе не повредить.
Стук повторился, и я, подумав, пошла открывать, не забыв осторожно положить мыло в мыльницу, вытерев руки полотенцем и посмотрев на себя в зеркало, проверяя, все ли вымыла. Я открыла дверь, и на какое-то малюсенькое мгновение внутри у меня, в сердце и уме, пробежала быстрым электрическим зарядом радость.
– Привет, Мартуля, – поздоровался Митя, шагнул через порог, обнял меня и прижал к себе.
– Привет, Митя, – глухо отозвалась я в его грудь.
Разбуженные стуком в дверь и нашими голосами, подтянулись из спальни тетя Света с мужем. Митька тут же развил бурную деятельность, отдав приказанье всем умываться и собираться за столом на завтрак, он принес с собой свежих продуктов и сейчас будет нас всех тут кормить… Шумел, много говорил, создал завихрения в пространстве вокруг себя, теть Света с дядь Сашей заразились его бодрым оптимизмом, тоже шумели, громко разговаривали, помогали накрыть стол. А я сидела за столом в самом безопасном месте в углу и смотрела, как Митя готовит.
– Попробуй вот это, – поднес к моим губам что-то на ложке.
Я попробовала, он смотрел, ожидая реакции. Дождался, но не той, что ожидал.
– Наверняка очень вкусно, – бесцветным голосом сказала я. – Митя, я не чувствую вкусов. Никаких.
Он сел, не глядя, на стул, стоявший рядом, не сводя с меня взгляда, совершенно потрясенный, так и держа позабытую ложку в руке.
– Совсем? – спросил он растерянно.
– Совсем, – мягко ответила вместо меня тетя Света, медленно вытащила из его руки ложку и, похлопав его по плечу, успокаивающим жестом предложила: – Давайте завтракать.
Они-то с дядь Сашей оценили Митину кулинарию, закатив глаза от восторга и долго восхваляя его талант, а он все смотрел на меня, изредка отвлекаясь на них, и в глазах его была боль. Моя боль, которую я не чувствовала.
– Не могли бы мы поговорить, – спросил он у тети Светы.
– Митя, – ответила вместо нее я, – ты не бойся, я не шизофреник, и у меня не клинический дебилизм, я просто ничего не чувствую, это что-то с психикой. Это не страшно, можешь говорить при мне.
Но он предпочел разговаривать с тетей Светой наедине. На следующий день тетя Света с дядь Сашей уехали, их вахта закончилась, а со мной остался Митя. Вечером мы сидели у камина, и он рассказывал, как оказался здесь.
– Я с Левкой постоянно на связи находился, узнавал про твое состояние. Он говорил, что у тебя странный диагноз, что-то сложное, а если просто объяснять, то потеря чувствительности, но я и не предполагал, как это на самом деле протекает. Я знал, что тебя повезли во Францию, и твои родные по очереди ездят к тебе, и тебе даже стало лучше… – он замолчал неожиданно, потер лоб пальцами бессильным жестом, вздохнул. – …Господи, Мартышка, если это лучше, то как же тогда было раньше?
– Мне же не больно, – объяснила я понятную только мне логику.
– Да. Не больно. Потеря чувствительности. Я понял, – рублено, с паузами после каждого слова, сказал он и вернулся к своему рассказу, уже нормальным тоном. – А позавчера разговариваю с Левой, и он говорит, что решили тебя на Новый год домой привезти, только доктор сомневается в правильности такого решения. Я в Белоруссии был, переговоры веду, присматриваюсь, думаю там ресторан открыть. Да я не об этом. Просто я из Минска позавчера только и прилетел в Москву. Ну, вот и подумал, а почему бы нам с тобой не провести Новый год вдвоем. Ты не против?
Я промолчала, не зная, как ответить на этот вопрос. На вопросы, апеллирующие к области чувств, мне было трудно отвечать, а как я выяснила за последние четыре месяца и двенадцать дней, большинство вопросов, да и вся наша жизнь в целом, связаны именно с чувствами.
– Мы поедем с тобой в Довиль, – не получив ответа, придал большей бодрости голосу Митя. – У моих друзей квартира в доме на побережье, они живут в ней в сезон, а на зиму уезжают. Я уже договорился, мы с тобой там поживем. Будем посещать Бальнеологический курорт, ты же про его историю мне сама как-то рассказывала. Помнишь?
– Помню, – на сей раз ответила я. – И про их известный ипподром рассказывала, и про историю «города для жен».
Так французы в шутку называют престижный и дорогой Довиль, город для богатых, а рядом, через речку, находится Трувиль, рыбацкий городок, его называют «городом для любовниц». Имея в виду, что, отправляясь на курорт, француз селится с женой в Довиле, а любовницу селит в Трувиле, намекая на разницу социальных статусов этих двух городов-соседей.
– Мы и на ипподром пойдем, и будем кататься на лошадях, и в водолечебницу походим…