Мой спаситель

Кемпбелл Глиннис

Посреди юмористического мадригала, в котором луна сравнивалась с неверной женой, Лине начала обращать внимание на выражение лиц женщин в зале. И крестьянки-простолюдинки, и знатные дамы — все они с одинаково мечтательным выражением смотрели на цыгана. Некоторые застенчиво опускали глазки, трепеща ресницами. Некоторые смотрели на него так, словно готовы были съесть его живьем. Некоторые даже бесстыдно облизывали губы.

Она должна защитить его, уберечь от этих женщин, которые планировали приготовить из него следующее блюдо в

своем меню. В конце концов, он был ее цыганом. Охваченная внезапным приступом чувства собственничества, она придвинулась к нему поближе. Лине подлезла ему под руку, втиснувшись между ним и арфой, и положила голову ему на грудь. Так ей казалось, что он играет только для нее. Она наслаждалась звуками его сильного голоса, он успокаивал ее, а песня лилась прямо в сердце. Это была ее песня, а он был ее цыганом. Она счастливо вздохнула.

Дункан чувствовал, что пальцы его не попадают по струнам, а голос срывается. Какой дьявол вселился в эту девчонку? Весь вечер она не сводила с него глаз, в которых явственно читалось жгучее желание. А сейчас она буквально уселась ему на колени. Святой Боже, если она пробудет в таком положении достаточно долго, его желание станет болезненно очевидным. Он постарался как можно быстрее закончить песню и высвободился из собственнических объятий Лине. Потом он встал и отвесил поклон высокому столу.

— Удовлетворен ли аппетит моего лорда? — вежливо спросил он, обретя наконец голос.

К счастью, толстяк лорд зевнул и удовлетворенно кивнул.

— Поистине ты заслужил комнату с мягким матрасом, о которой просишь. — Его застенчивая жена прошептала что-то ему на ухо. — Моя супруга хотела бы получить стихи твоего последнего мадригала. Не мог бы ты надиктовать их нашему писцу, прежде чем отправишься отдыхать?

— С удовольствием, — солгал Дункан, приближаясь к высокому столу, в то время как кто-то из слуг принес для писца пергамент и перо.

Лорд и леди удалились. Гости за нижними столами допивал последние кувшины эля и поднимались со скамеек. Краем глаза Дункан следил, как некоторые из наиболее пылких обожателей уже начали окружать Лине, как охотники загоняют беззащитную косулю. Он выругался себе под нос. В ее состоянии у них были все шансы.

Писец окунул перо в чернила и замер в ожидании.

— Как бледная и сияющая луна... — начал Дункан.

Позади него захихикала Лине. Дункан стиснул зубы.

— Как... — повторил писец, медленно царапая пером по странице,— бледная...

— И сияющая луна, — нетерпеливо подсказал Дункан.

Обворожительный смех Лине прозвучал для него скрежетом клинка о точильный камень.

— И... сияющая... луна, — сказал писец.

— Послушай. Отдай мне пергамент. Я запишу их сам, — сказал он писцу, не подумав о том, каким странным может показаться то, что простолюдин умеет читать и писать. В невероятной спешке и таким почерком, который привел бы в ужас священника, учившего его писать, Дункан торопливо

нацарапал текст песни и сунул пергамент в руки писцу.

К этому времени Лине была полностью окружена мужчинами. Она громко икала, потом вновь начинала хихикать, с пьяной грациозностью опершись на какого-то благородного господина, чья рука уже с завидной наглостью покоилась на ее обнаженном плече. Гнев вспыхнул в Дункане быстрее, чем подожженная соломенная крыша. У него нервно задергалась щека. Кулаки сжимались и разжимались — он был готов задушить господинчика, осмелившегося прикоснуться к его ангелу. Но он поступил рассудительно, досчитав до десяти, прежде чем похлопать мужчину по плечу.

— Прощенья просим, сэр, — с деланной приветливостью произнес он, хотя глаза выдавали злобу, скрыть которую он был не в состоянии. — Не могу винить вас за хороший вкус в выборе вина и женщин. Но мне кажется, что это вино еще слишком молодо.

Мужчины вокруг рассмеялись. Но господин хитро взглянул на Дункана поверх кончика носа.

— Понимаю твою игру, мой друг, — заметил он, начиная рыться в кошеле на поясе. — Сколько стоит добавить к этому вину несколько лет?

Дункан про себя возблагодарил Бога за то, что Лине была слишком пьяна, чтобы понимать, о чем они говорят.

— Нисколько, сэр, вы понимаете, это семейный рецепт, и это вино не продается. — Господин нахмурился. — Она моя родная сестра, милорд, — громко прошептал Дункан, прижав руку к сердцу, — я заверяю вас, что мой отец выбьет из меня намного больше того, что вы готовы заплатить за то, чтобы это вино потеряло пробку.

Переварив услышанное, господин грубо захохотал и оставил плечо Лине в покое. Его приятели похлопали его по спине, допивая остатки своего эля, и ушли на поиски более сговорчивых дам. Дункан с облегчением вздохнул.

Он увел Лине из золотистого тепла зала, распространявшегося от горящего очага, и последовал за слугой по залитому светом звезд двору замка, в глубине которого притаились аспидно-черные тени. Она безвольно повисла у него на руке, пока он вел ее по травяному ковру, весело блестевшему в лунном свете.

— Вы замечательный, — сентиментально заявила Лине в приливе чувств.

Он ухмыльнулся. Господи, как же она была пьяна.

— А вы думали, что у меня нет необходимых навыков, — напомнил он.

Она споткнулась. Он подхватил ее.

— А я думала, что не умею петь, — просияла она, снова спотыкаясь.

— Это надо еще посмотреть, — сказал он ей. Одним быстрым движением он подхватил ее на руки. — Однако же мне помнится, что когда-то вы могли ходить.

Она захихикала. Смех был очаровательным.

— Вам не следует меня нести, знаете ли, — заявила она ему, грозя пальчиком. — Вы — простолюдин, а я... — Она нахмурилась, озадаченная.

— А вы? — переспросил он, внося ее по крутым каменным ступеням в комнату и кивком головы отпуская слугу.