Мой сводный кошмар
Шрифт:
Каким-то немыслимым образом этот некрасивый мужчина запал в душу и не желал оттуда никуда уходить. Я ждала его, уже практически не надеясь. А вот когда этим же вечером мне позвонила хозяйка квартиры и сказала, что сын не приедет, так что я могу и дальше спокойно жить, у меня впервые с отъезда Назара проснулась надежда. А вдруг Ира и здесь угадает, и ее брат вернется?
Да, я понимала, что это глупо, и вообще, разве я могу простить его после того, как он просто исчез? Гордость уверяла, что прощать нельзя, что он недостоин, но вопреки ей, я знала, что дам ему шанс. Я дам шанс нам двоим, и позволю ему объясниться.
Но чем дольше Назар не давал ничего знать о себе, тем отчетливей я понимала, что гордость права. Какой такой шанс? А нет больше шанса!
И мне настолько удалось убедить себя, что так правильно и так лучше всего, и ничего не вернуть, что когда через пятнадцать дней после отъезда Назар позвонил, я ему не ответила.
Впрочем, он не был навязчивым. Мой мобильный проиграл до конца мелодию, и утих.
Вот, значит как…
На душе стало слякотно, сыро. Я стояла у распахнутого окна, смотрела на подступающие сумерки, и сжимая в руках мобильный, ждала, что он зазвонит снова, чтобы снова не ответить и тем самым показать Назару, что я обижена, что так с девушками не поступают, что нельзя исчезнуть на пятнадцать дней, а потом объявиться, нельзя думать, что тебя ждут после всего!
Но прошло больше часа, а Назар так и не позвонил.
Устав от давившей тишины, я переоделась, взяла сумочку и вышла на улицу. Если бы я была на работе, мне было бы легче. Почему он не позвонил днем? Я бы уже отрыдалась, уже успокоилась и перестала корить себя, что не ответила, я бы уже спокойно сидела одна в квартире. А пока не могла. Не могла: мне было душно, невыносимо.
Постояв на остановке, я увидела достаточно полных маршруток, чтобы понять, что не хочу в них садиться. Я не вынесу еще и такой духоты. Никогда так не делала раньше, только наблюдала за другими, но не составило труда махнуть рукой у дороги и поймать попутку.
Через двадцать минут я стояла у моря, смотрела на серые волны и чувствовала, что потихоньку начинаю приходить в себя. Не знаю, сколько прошло времени, но уже изрядно стемнело, когда я поняла, что смогу вернуться в квартиру и смогу выдержать тишину молчавшего телефона.
Осмотревшись, увидела, что отдыхающих словно волной слизало, кроме меня по песку бродило еще несколько человек, и я поспешила уйти. Глянула на мобильный – половина одиннадцатого, ни одного пропущенного вызова, ни одного незамеченного смс – ну да, пора. Пора перестать надеяться и возвращаться в обыденность.
На этот раз я могла и хотела поехать на маршрутке, но пока ждала, ни одной не было. Вечером они ходили не по графику, а как вздумается, так что я поняла: если бездействовать, можно и рассвет на обочине встретить. Вся надежда была на попутку, и когда я увидела огни машины, отчаянно замахала рукой.
К моей радости, машина остановилась. «Жигули», да и какая разница? Я была бы рада и «Запорожцу». Приоткрыв дверь, я с надеждой посмотрела на профиль седовласого водителя и назвала адрес. Он кивнул, и я поспешно села на заднее сиденье. Машина тронулась, но мне вдруг захотелось курить, и я достала из сумочки все ту же пачку сигарет и зажигалку.
– У вас курить можно? – уточнила вежливо.
– Только на переднем сиденье, - сказал водитель, но когда я послушно закинула сигареты и зажигалку в сумочку, машина остановилась. – Пересядь, так будет удобней.
Никогда не садилась на переднее сиденье, если ехала в такси. Во-первых, мне казалось, что на заднем удобней, а во-вторых, в какой-то передаче о криминале услышала и запомнила совет: если водитель незнаком, лучше сесть на заднее сиденье. Правда, только в том случае, если кроме водителя и вас, в машине никого больше нет.
Но здесь меня как черти дернули – и закурить вдруг, и согласиться пересесть на переднее сиденье. Наверное, потому, что в душе каждый надеется, что все плохое произойдет с кем-то другим, а не с ним.
Вот и я даже предположить не могла, к кому подсаживаюсь поближе. И только когда водитель повернулся, меня парализовал страх. Лицо в ямах, как после оспы, седые волосы всклокочены, в глазах застыли злость, ненависть и смех одновременно. Никогда не видела таких прозрачных и таких диких глаз.
– Дверь не закрыта, - упрекнул водитель, и…
Я чуть не закричала, когда его рука прошла в миллиметре от моего лица. Но когда он просто закрыл плотно дверь, облегченно выдохнула и мысленно упрекнула себя за ребячество. Глупость какая: думала, что он даст мне пощечину. Правильно говорят, что у страха глаза велики. Он – обычный человек, которому не повезло родиться красавцем, он просто устал.
Глава 12
Даже когда ловил себя на том, что часто смотрю на пассажирку и любуюсь легкой улыбкой, с которой она смотрит на мелькающие за окнами пятна мегаполиса. Даже когда с жадностью слушал ее смех, когда я остановил машину у парка и потянул Алису на поиски сладкой ваты. А сам, прекрасно зная, где она продается, кружил по аллеям.
– Кажется, это там, - она все же заметила точку, возле которой изредка останавливались дети.
Даже когда я взял ее за руку, разворачивая в другую сторону и предложил:
– Давай притворимся, что мы здесь не по заданию, а просто гуляем.
И даже тогда, когда она согласилась, и молча пошла со мной рядом. Не вырывая своей руки из моей.
Мне нравился парк в этот день. Нравилось бродить у пруда, по которому плыли жирные серые утки. И нравилось понемногу вытягивать из своей собеседницы то, чем она ни с кем не делилась - как ей в голову приходят истории.
– Боишься, что, пока отсыпаешься, какой-то голос нашепчет мне взять нож и так же, как ты, бесцеремонно войти на чужую территорию? – смеется она, потом спохватывается. – Прости. Мы же решили попытаться начать все заново.
Я не поправил ее, хотя и заметил ошибку.
Я не предлагал начинать все заново.
Всего лишь предложил притвориться.
И я не выпустил ее ладонь, когда она захотела спуститься к пруду, хотя и видел, что там грязно, сыро после недавнего дождя, и вся эта грязь потом будет в машине. Плевать. Спустился с ней вместе, смотрел на выводок пернатых, которым до нас не было дела. И до нас, и до того, о чем говорила Алиса.