Мой сводный мерзавец
Шрифт:
— Какой отдых? — он даже перестаёт целовать, смотря на меня как на идиотку. — Я не трахался целых две недели.
А в глазах столько возмущения, словно это я виновата в его незапланированном воздержании.
— Тебе лишь бы секс! — прикрикиваю на него, толкаю в плечи, уж слишком он тяжелый, дышать трудно. — А если кто-нибудь зайдёт.
Такая перспектива остужает мой пыл.
— Лиза, кто бы говорил, ты такая мокрая, что мы можем приступать уже сейчас, — ухмыляется он, вводя в меня палец и прокручивая его.
Возбуждение туманит разум, и я уже не особо думаю о том, что совсем рядом наши родители.
—
Артём быстро слезает с меня, идёт в сторону двери и защелкивает ее.
Я больше не раздумываю и снимаю с себя топ, следом шорты, оставаясь в одних трусиках. Я не такая смелая, чтобы обнажиться полностью. То, что я только что сделала, для меня уже подвиг.
— Только без лишнего шума, держи себя в руках, Князев, — глупо хихикаю, приглашая его пальчиком.
— Это как пойдет.
Когда Князев снова оказывается рядом, то он быстро сдирает с меня последний атрибут одежды и избавляется от своего. Раздвигает мои ножки и пристраивается, медленно входя в меня.
Трогает теплыми руками чувствительную грудь, берет в рот восставший сосок и покусывает.
Я царапаю его спину и прошу двигаться интенсивнее.
Вскоре нас накрывает безудержная страсть, Артём перестаёт сдерживаться, берет с особой яростью, жаля мои губы поцелуями. Рычит мне комплименты и ругает за несдержанные крики и чересчур громкие стоны.
Мы так сильно соскучились друг по другу, что кончили слишком быстро.
Кажется, Артём даже расстроился по этому поводу.
— Это ещё не все, — говорит он со сбившимся дыханием, когда ложится рядом.
— Я принимаю противозачаточные, — зачем-то сообщаю ему, и он кивает.
Мы лежим в тишине несколько минут, каждый думая о своём.
Мои глаза начинают закрываться, пока я не слышу тихое и взволнованное:
— Лиз? Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Открываю глаза, поворачиваю голову, смотрю на него обеспокоено. Артём удерживает взгляд, и я понимаю, что разговор будет сложным, но о чем пойдет речь, я могу только предполагать.
— Хорошо, я тебя слушаю...
— Когда ты была крошкой, я вел себя как настоящий придурок, хотя видел, что ты всегда тянулась ко мне, но я всячески пытался избавиться от тебя. Сейчас я хочу объяснить тебе, почему так происходило.
Хмурюсь. Я уже отпустила это. Было и было, мало ли, что в тот момент творилось в его голове, тем более мы были детьми, я не должна была ему нравиться.
— Да, я помню, но какая теперь уже разница?
В комнате прохладно, поэтому я залезаю под одеяло, впуская туда и Артёма. То, что мы будем спать вместе, мне более чем нравится, правда папа скорее всего будет не очень доволен, но это того стоит.
— Нет, я хочу, чтобы ты знала причину такого моего поведения, — он говорит уверенно, укладывая мою голову к себе на грудь.
— Хорошо, продолжай.
Не уверена, что хочу копаться в прошлом, в котором было достаточно неприятных моментов, но если Артём хочет мне что-то рассказать, то я никак не могу ему это запретить.
— Ты же понимаешь, что у меня были другие родители. Мои настоящие мама и папа, — говорит он резко. Киваю, о них я кое-что слушала от своих родителей, но очень давно, уже и не припомню. — Отец, он всегда сидел по тюрьмам, выходил на пару месяцев, а потом его снова закрывали. Мать пила, жестко пила, оставляла меня одного по несколько дней и уходила колдырить. Я хоть и был мелким, но многое помню. Причем очень ярко. Помню, как жрать нечего было, помню ее собутыльников, помню крики и драки, — просто удивительно, насколько спокойно он это говорит, но после останавливается, тяжело сглатывает. — И помню, как она забеременела.
Приподнимаюсь на локтях, смотря на него удивлённо. Это значит…
— У тебя есть брат или сестра?
Такого я точно не ожидала услышать. Где он или она сейчас? Почему об этом никто не никогда говорил?
— Она родила девочку, маленькую такую, недоношенную, больную. Викой назвали.
Я слышу в его голосе боль, вижу, как он отводит взгляд. Мне так необычно видеть его настолько открытым, даже немного уязвимым в этот момент. Обычно он такой сильный, дерзкий, даже колючий, но сейчас я вижу другого Князева, и я не хочу спугнуть его.
— Артём, если тебе тяжело, не говори… — кладу ладонь на его грудь и слегка поглаживаю.
Мне не нравится, что он смотрит в одну точку, словно закрылся в себе. Я продолжаю гладить его, пока он молчит. Наверное, он больше не хочет рассказывать, а я не буду на него давить.
Спустя непродолжительное время Артем все же приходит в себя, поворачивает меня спиной к себе и сжимает в руках, положив голову мне на плечо.
— Все нормально, я должен с тобой поделиться, — шепчет на ухо и прижимается ещё ближе. — Мать даже пить бросила на несколько месяцев, ухаживать начала за ней и даже начала обращать внимание на меня. Мне показалось, что все стало налаживаться, но потом вернулся мой отец. И все пошло по накатанной. Жили мы в старой общаге, но с крепкими дверьми. В одну из попоек, после того как отец зарядил мне табуретом по голове, меня забрала к себе соседка, жалко ей меня стало. А Вика там осталась. В тот день нас впервые разлучили. Через тонкую стенку я слышал музыку, голоса людей и слышал, как она плачет. Громко так, протяжно. Очень долго. Я пытался сбежать от старой соседки, но у меня вышло только выбежать в коридор. Я стучал в их дверь, плакал, но никто мне так и не открыл. Старуха пыталась меня забрать, но без толку, ей пришлось оставить меня под дверью.
Артём дрожит, а я лежу, не шевелясь, уже понимаю, что сейчас узнаю что-то очень личное.
— Тем… — напрягаюсь, нахожу его ладонь и крепко сжимаю в своей.
— Я вырубился на дряхлом комоде, что стоял в коридоре. А когда проснулся, у нас в квартире уже были менты и скорая. Один из мужиков прижимал тело моей сестры, которое было красное и распухшее.
После этих ужасных слов мое сердце словно сжало тисками. Глаза наполнились слезами, в горле встал огромный ком.
— О, Боже…
Мне больно, как никогда. За него, за маленького мальчика, который прошёл через этот ад. И за взрослого парня, что держит это все в себе.
— Вика упала между кроватью и батареей, зима была, топили хорошо, естественно, малютка не выдержала такой температуры.
Больше не выдерживаю, поворачиваюсь к нему и крепко обнимаю. Слёзы душат, голова кружится.
— Все, все, молчи, любимый. Тихо… Тихо…
Не знаю, кого я успокаивала больше. Его или себя. Я не знаю, что сказать, чтобы ему стало легче, не могу выгнать из головы тот образ, который он описал.