Мой телефон 03
Шрифт:
И возвращает укладку мне.
Домофон выключен. Темнота за подъездной дверью смотрит негостеприимно. В животе становится холодно. С каких это пор я боюсь вывернутых лампочек? Инстинкты предупреждают. И я выставляю руки с кардиографом вперед. Не оглядываться. Ренат тоже как будто что-то заметил. Задвигает меня за спину и делает первый шаг в темноту. Вспышка света включенного фонарика.
– А я вас давно жду.
Голос низкий, тихий. Просительный. Казанцев. Ну разумеется, кто же еще? Я зажимаюсь в угол, упираясь лбом в холодную стену. Страх куда-то делся, тянет блевать.
Казанцев вызывает
Казанцев провожает нас в квартиру. Света нет, отключен за неуплату. Я пытаюсь обхватить пространство квартиры фонариком, Ренат вздыхает и достает из бездонных карманов своей куртки лампочку на 60 ватт, забирается на стол, на ощупь вкручивает в цоколь. Лампа вспыхивает тусклым светом. По углам разбегаются тараканы. Под ногами шуршат обрывки газет. Пустые бутылки, пепельница, тарелка с остатками еды на полу и новенькая плазма на полстены. Телевизор настолько выбивается из общей картины, что на секунду отвлекает мое внимание от ножки и гвоздя. Вспомнив об этом, я быстро разворачиваюсь, не упуская из виду широкую обнаженную спину. Казанцев нагибается за обрывком кардиограммы, оставленной предыдущей бригадой, забывая в очередной раз придержать свою пижаму. Штаны падают. От открывшейся панорамы мне становится совсем нехорошо, и я смотрю на Рената взглядом, выражающим желание убраться побыстрее.
– Положите запчасть от мебели на пол, – командует Ренат.
Казанцев замирает в раздумьях, сфокусировав взгляд на острие гвоздя. Нехотя оставляет ножку на пороге и проходит в комнату. Ренат повторно оглядывает помещение в поисках травмоопасных предметов и, кажется, остается доволен. Измеряет давление, просит меня снять кардиограмму. Казанцев располагается в постели, никак не может вместить свои бока на продавленном диване.
– Девушка, вы же помните, я уколов боюсь, – напоминает стеснительно.
– Помню.
Помню, что в вену не боится, а в задницу боится. Потому что не видит сзади, что происходит. Над кроватью обрывок фотографии пришпилен булавками к обоям. На обрывке одно лицо, женщина, немолодая, улыбается. Я накидываю электроды, поправляю подушку в изголовье. Из-под подушки вываливается короткий кухонный нож. Я незаметно подбираю его в карман, пробую острие на палец, туповат. Ренат открывает карту, не время и не место писать, но дело его. Изучив кардиограмму и выслушав жалобы, Ренат изрекает:
– Симулянт.
Казанцев смотрит недоуменно. Я предупреждающе скрещиваю руки, но Рената уже задело и, кажется, понесло.
– Сколько. Можно. Пить? – Ренат отбивает ударение на каждом слове. – Нас ждут инсульты, инфаркты, ДТП. А ты. Бухаешь. У тебя. Поднимается. Давление. Тебе – плохо. Так?
– Так, – Казанцев опускает глаза.
– Может, тебе закодироваться, а? – голос у Рената совсем усталый и хриплый.
– Я пытался… – Казанцев хлюпает носом. – Болею я. Горло болит. У вас нет леденцов? От горла? Пососать?
– Есть. Только не леденцы, – Ренат говорит тихо и отрывочно. – Еще раз сюда приеду – я тебя вылечу. И ты больше. Болеть. Не будешь. Забудь этот номер, 03, и не звони больше!
– Не буду, – Казанцев расплывается в идиотской улыбке. – Я буду 112 звонить. Я завяжу. Хочу в армию, прапорщиком. На складе работать. Возьмут меня? А может, мне инвалидность оформить?
– А может, тебе велосипед купить? И чай ромашковый? В аптеке? – предлагает Ренат. – Он успокаивает, спать будешь хорошо, не будешь звонить по ночам. Простуду вылечишь. А мне тут делать нечего. До свидания.
Он разворачивается, подхватывает аптечку и выдвигается к двери. Я следую за ним спиной вперед, прикрываясь кардиографом. Казанцев смотрит на нас печальным щенячьим взглядом, а затем, оскалившись, хватает трехногую табуретку (ей и принадлежит та ножка с гвоздем, успеваю сообразить я) и швыряет в нашу сторону. Я падаю на пол, прикрывая голову руками (откуда у меня такие рефлексы?), Ренат увернуться не успевает и оседает возле двери.
Я слышу свой пульс. Каждый удар отдается глухим стуком в голове. Я сижу на полу в обнимку с кардиографом. Хочется спать. На лбу у Рената красным венчиком промокает повязка, седина окрашена кровью. Казанцев выламывает дверь ванной изнутри. Я не помню, как его там закрыла, как нашла в карманах обмякшего тела Рената рацию. Скоро должна прибыть вторая бригада. Полиция тоже вызвана, но ждать ее бесполезно. Я засовываю руку в карман и вытаскиваю забытый нож. Вытираю о куртку и оставляю под подушкой. Ренат приходит в себя, смотрит недоумевающим от несправедливости, каким-то детским взглядом. На пороге мелькает форменная куртка знакомой расцветки. Я закрываю глаза.
Ренат госпитализирован с диагнозом «черепно-мозговая травма легкой степени», меня возвращают на линию, прикрепляют к другой бригаде. Смена продолжается. Ренат через две недели поправится и выйдет на работу. Через полгода состоится суд, на котором Казанцева признают недееспособным и приговорят к общественным работам. Он продолжит вызывать 03, и мы будем к нему приезжать. Каждый день. Не отводя взгляда от трехногой табуретки.
Это люди. Они – странные сплетения мыслимого и невозможного. Стоит увидеть в них знакомые очертания, как они тут же сменяются отчужденной абстракцией. Их невозможно ненавидеть, но и любить их я больше не могу. Люди сломаны. И что с ними происходит такое, что могло их так изуродовать? Заглянешь внутрь – покореженные все. Человек сам себя ломает похуже любых обстоятельств. Я вижу то, на что падает свет. И не оборачиваюсь.
Мама, я на вызове!
Одиссея – длительное путешествие, названное в честь единственного выжившего.
На улице Вольской застрял троллейбус. Ехал себе в никуда, в кольцевую, поглощал и выплевывал пассажиров, а ночной шторм погнул и сломал тяжелые ветки тополя, а ветка порвала провода на линии 15-го маршрута. Троллейбус уперся кривым рогом в пустое пространство – и застрял.