Мой типаж
Шрифт:
Она смотрела на меня, не моргая, и вдруг по ее глазам потекли слезы.
Она начала плакать, я аккуратно пересел к ней на кровать, осторожно взял ее руку в свою и поцеловал.
— Я не уйду, — тихо сказал я, — Ты поняла меня?
Она смотрела на меня, а слезы ее капали и капали.
— Если ты меня и бросишь, то только когда поправишься. Ты поняла меня?
— Я не чувствую ног, — сквозь слезы сказала она.
— Я знаю, для этого и будет операция, — спокойно сказал я, и вытер ей слезы.
— Зачем я тебе? — вдруг спросила Мара.
— Ты так и не поняла? Я тебя люблю. И я тебя не оставлю. Пройдем через все вместе. Ты жива, а мне этого достаточно. Синяки и переломы заживут, зуб вставим. Будем надеяться, что и операция пройдет хорошо. Тогда появится шанс на то,
Она кивнула, а у меня отлегло от сердца.
— Лидия волнуется, да и Вадим тоже. Все на твоей работе ждут тебя. Думаю, ты должна написать им, или позвонить. Если будет нужен ноут, я принесу, думаю еще пара дней, и ты захочешь начать работать.
Мара откинулась на подушку.
— Ты устала? — спросил я и встал, что бы поправить ей ее.
— Я не успела ничего сделать, — начала она, — Он вылетел на встречку, и мы столкнулись. Я помню, только, как машина кувыркалась по дороге, это было жутко громко и жестко.
Я не перебивал ее, решив, что нужно, чтобы она осознала все, что с ней произошло, но слышать это было ужасно тяжело.
— Знаешь, никакая жизнь у меня перед глазами не пронеслась и я подумала, что и Слава Богу, потому, что я не хочу этого видеть, только последние пара — тройка лет стали по настоящему хорошими.
Я молчал, давая ей возможность открываться дальше.
— Лидия сказала тебе, что я их забрала себе, как только появилась такая возможность?
Я кивнул.
— Я так и знала, — беззлобно сказала Мара.
Она закрыла глаза, внутренне собираясь с силами, чтобы рассказать мне, то, что она годами носила в себе. Потом посмотрела на меня и начала:
— Наш папочка видный военный. Все его любят и уважают, потому, что на людях он всегда был образцовый муж, и многодетный отец. Я же все свое детство ходила в синяках, потому, что он постоянно бил меня, но бил по тем местам, где никто не увидит. Я, все детство, старалась быть самой лучшей, но этого никогда не было достаточно для него. Он бил меня за все: сижу неровно, получила четверку в школе, получаю недостаточно пятерок, одежда не достаточно выглажена, или помялась за день. Трудно вспомнить, за что я не получала. Когда наша мать не выдержала и сбежала, оставив нас с этим извергом, он стал бить меня еще больше, так как я похожа на нее, а еще, я всегда заступалась за малышей. Когда мне исполнилось восемнадцать, я уже училась на втором курсе универа, так как закончила школу, экстерном. Кроме учебы, я уже вовсю работала. Делала всем курсовые, писала дипломы заочникам, решала задачи. И все это время, я копила деньги. Я мечтала сбежать, как и мать, но не могла бросить ребят, так как знала, что будет с ними без меня. Даже когда я выросла, он не останавливался, и продолжал распускать руки, хотя теперь он не мог просто избивать меня, я стала давать сдачу, и мы уже просто дрались. Я не оставляла ребят с ним наедине ни на минуту, запрещая Лиде и Вадику приходить домой, если меня там не было. Как только я смогла, я сразу подала в суд на папашу, и отсудила ребят у него. Его лишили родительских прав, а я сняла нам квартиру, и мы стали жить одни. Было конечно нелегко, но зато спокойно, и мы справились. Я закончила универ с красным дипломом, поработала психологом год, но поняла, что не могу. Не хочу решать проблемы людей, когда у самой их столько, и еще я не могла жить в квартире. У меня начались панические атаки. Заходя в ванную, меня сразу настигали эти воспоминания, так как бил меня отец всегда в этой долбанной ванной.
Мы переехали в пригород, я взяла кредит, и купила старый домишко. В это время, я уже училась на зоотехника, так как с животными мне всегда нравилось возиться. Я устроилась на ферму к местному фермеру, и понемногу начала осваивать профессию, продолжая параллельно учиться. Михаил Сергеевич, мужик на которого я работала, был не очень успешным фермером, так как забивал на бухгалтерию, и на много чего еще, поэтому предприятие его продержалось недолго. Он решил продать его, но никто не хотел покупать, — на этом моменте Мара грустно усмехнулась, — Я набралась смелости или наглости, не знаю, и подошла к нему, попросив отдать ферму мне, и пообещала отдать за нее деньги в течение трех лет. Так как выбора у него особо не было, он согласился. Мы заключили договор, и я приступила к работе. Я рассчиталась с ним за год, а на следующий год, вышла в прибыль. Я пахала на этой ферме, как сумасшедшая. То, что ты видел, результат семи лет тяжелого труда. Я, наконец, добилась всего, чего хотела. Ребята выросли, я состоялась, много путешествовала, но ночами…
— Кошмары? — спросил я.
— Да, я все в той же ванной, и он вымещает на мне всю свою злобу. Причем он не пил, он все это творил на абсолютно трезвую голову.
Я сжал руку Мары, а вторую руку поднял к ее лицу, аккуратно погладил по щеке и сказал:
— Больше тебя никто не тронет, я этого не допущу. Спасибо, что рассказала. Я знаю, это тяжело для тебя.
— Руслан, ты просто должен знать, во что ты впутываешься. Я не просто сломана физически, я еще и сломана морально. Подумай, зачем тебе это, перед тобой открыт весь мир. Я буду постоянно тебя задерживать, — Мара говорила совершенно спокойно, но решительно.
Конечно, рациональное зерно в ее рассуждениях было, но мне было не до рациональности, когда я был с ней рядом. Даже в таком плачевном виде, она меня притягивала, и я не хотел расставаться с ней. У меня просто не было выбора, я уже увяз, и не хотел ничего, только быть с ней.
— Ты же знаешь, я не люблю экстрим, и никуда не спешу, — улыбнулся я ей, — Я хочу быть с тобой, и буду. Можешь не сомневаться, нам судьба быть вместе.
Мара грустно улыбнулась, и слабо пожала мою руку.
— Хорошо, но как только будет невмоготу, ты волен уйти, я все пойму.
Я даже не стал отвечать на это.
Глава 38. Мара.
Когда я все ему рассказала, груз, который давил меня на протяжении всей моей жизни уменьшился настолько, что я смогла вздохнуть свободно. Оказывается, что разделив его с кем-нибудь, тебе становится намного лучше. Руслан ни разу не перебил меня, ни разу ни укорил, он просто был рядом, и держал меня за руку, пока я говорила. Слова сами слетали с моих уст, как будто ожидая этого момента многие годы. Я не утаила от него ничего, ни одной детали. Он должен был знать про меня все, и должен был иметь выбор. Я хотела, чтобы он был готов к тому, что его ждет, но он, как я и ожидала, не стал обращать внимание на мои слова. Я чувствовала его любовь, она сквозила во всем. В его движениях, в его словах в его глазах. Я все больше погружалась в чувства. Я поняла, что для нас, эта авария будет большой проверкой и не столько с его стороны, сколько с моей. Я должна была примериться с ситуацией. Возможно, я никогда не смогу ходить, и как мне жить дальше? Зачем Руслану такая обуза? Как мне наладить свой быт в связи с новыми условиями? Поможет ли операция? Эти вопросы не давали мне спокойно жить, когда я оставалась одна в тишине. Неизвестность убивала меня сильнее, чем знание, что я так и останусь, прикована к инвалидному креслу.
Руслан каждый день приходил ко мне, и проводил, практически, все разрешенное время у меня в палате. Он спокойно сидел и работал на своем ноуте, пока я спала, или развлекал меня в те часы, когда я бодрствовала. Каждый день я просила его принести мне ноут, чтобы и я могла работать, но пока доктор мне не разрешал. Я понимала, что я уже полмесяца не была на работе, и кто знает, что там вообще творилось.
— Руслан, — позвала я его.
Он посмотрел на меня, дав понять, что внимательно меня слушает.
— Можешь привезти ко мне моего управляющего? Его зовут Михаил. Пришла пора узнать, как дела на ферме.
— Я знаю, как его зовут, познакомился, пока ты была в реанимации. Завтра утром привезу, — кивнув согласился Руслан, — Но можешь не переживать, я просил его звонить по всем проблемам. У тебя там все в порядке. Может, еще что-нибудь хочешь?
— Ноут? — попытала счастья я.
— Поговорю с доктором, но не обещаю. Ты еще сидеть то толком не можешь, без боли.
— Это меня как раз и отвлечет немного, — надеялась я, хотя он был абсолютно прав. Даже дышать было еще больно.