Мой учитель Лис. Тетралогия
Шрифт:
— Майкл, всё, что я говорил сейчас, — это не для тебя и уж тем более не для сержанта, — таким же мягким шёпотом, твёрдо сдавив мне руку, предупредил месье Ренар. — Поэтому марш спать без препирательств и разговоров.
— Но если что, то я готов…
— Нет, уверяю тебя, ничего не произойдёт. Просто спи.
У меня не было причин не доверять ему. Более того, даже самый короткий опыт общения с Лисом достаточно быстро учил вас принимать каждый его совет за золотую монету.
Любой мальчик, если он не круглый дурак, точно знает, когда продолжать тонко по-английски троллить учителя,
Сейчас имел место быть именно этот случай. Поэтому, церемонно поклонившись моему рыжему наставнику, я выбрал себе длинную кушетку, обитую красным бархатом, положил под голову сумку с блокнотом и, не снимая ботинок, улёгся на правый бок.
Месье Ренар, щёлкнув выключателем, погасил свет, расположился на противоположной кушетке, и буквально через пару минут я уже слышал его ровное сонное сопение. Нет, он не храпел в общепринятом человеческом понимании этого слова, но он изумительно тонко и в чём-то даже музыкально выводил мелодические рулады носом.
Лично мне казалось, что он напевает классическое «Тореадор, смеле-е-е-е в бой!». Но давать гарантии не берусь, вполне может статься, что это было французское «нон, редорьян…» или вообще какая-нибудь малопонятная «хава нагила, хава нагила-а!». Собственно, я и заснул, пытаясь разгадать эти мелодии с трёх или четырёх нот. И, как ни странно, это убаюкивало…
Мне снилось, что мы гуляем с отцом, в воздухе разливался то ли скрежет, то ли какая-то неуловимая музыка, я совсем маленький, он ведёт меня за руку, нам так хорошо вместе. Было тепло, пахло цветами, я смотрел на него снизу вверх, у него большая ладонь и всегда аккуратно подстриженные ногти. Почему дети запоминают малозначительные детали? Я совершенно не помню, о чём он говорил со мной, не мог бы повторить ни одного отцовского совета. Пресвятой электрод Аквинский, да я даже голоса его не помню! Почему?!
— Мальчик мой, — моего плеча коснулась мягкая лапа Лиса, — ты кричал во сне.
— Я… я не… Ох… простите меня, сэр.
— Ах, ерунда, не стоит извинений. — Мой учитель подхватил меня под мышки, довольно бесцеремонно встряхнув и поставив на ноги.
К моему изумлению, уже наступило утро, солнце пробивалось сквозь неплотно задёрнутые шторы узких окон, а в самом помещении трудились пятеро уборщиков. Все в одинаковых серых костюмах, белые передники, чёрные туфли, и все при деле. У двоих щётки на длинных ручках, которыми они старательно мели пол, ещё двое протирали вельветом витрины, а один, важно раздувая щёки, старательно сдувал пыль с саркофага.
Месье Ренар выглядел абсолютно свежим, благородно улыбался во все стороны, и в жёлтых глазах его прыгали весёлые искорки. Я невольно поёжился, обычно эти признаки свидетельствуют о том, что в самое ближайшее время мы с головой влетим в какие-нибудь неприятности.
— Сэр, вы уже всё поняли?
— Само собой, — хлопнув меня по плечу, счастливо рассмеялся он. — Дело раскрыто! Сегодня мы сделаем доклад в Скотленд-Ярде, а уже завтра вечером они арестуют злодея у него же на дому! Всё оказалось даже проще, чем я ожидал.
— Не могли бы вы подвинуться, джентльмены? — попросили нас.
Нам пришлось извиниться и выйти
Мы быстрым шагом покинули музей, вышли на улицу, а там уже во всю пасть зевал навстречу новому дню наш неизменный кебмен с тихого Дона. Неужели он дежурил тут всю ночь? Ну надо же…
— Га! Лисицын с хлопчиком? Та ще живые оба! Сидайте уже, прокачу с ветерком до дому, до хаты. А то у хлопчика рожа як сметана, краше в гроб кладут!
Уф, пресвятой электрод… не знаю, что положено говорить приличному англичанину в подобной ситуации. После Крымской войны я уже знал, что значит mat po-russki, но в годы моей свежей и непорочной юности такие страшные и восхитительные слова никоим образом не умещались у меня на языке. Да он бы, наверное, просто отсох, как мне кажется.
— Давно стоишь, братка? — фамильярно бросил мой учитель, первым залезая в кеб. — Ох и славное дело было, дружище, как сами живы остались, одному Господу ведомо. Ну да божьими молитвами хранимы, вот и выбрались!
— Правду ли говоришь, Лисицын? — в голос хохотнул рыжий кебмен с белой полосой вдоль морды. — Та сидайте ж уже, поехали!
Кеб пустил пары, колёса скрипнули, нас откинуло на мягкие кожаные сиденья, и мы всю дорогу наслаждались (ради меня прошу взять это слово в кавычки) невероятно длинной, печальной и даже в чём-то заунывной русской песней. Если когда-нибудь я это полюблю, прикажите повесить меня за измену интересам британской короны. Ну пожалуйста-а…
— Приведи себя в порядок, через десять минут Шарль подаст завтрак, — через плечо бросил Лис, когда мы наконец-то добрались до места, шагнув под сень нашего уютного дома. — Завтракай без меня, мне нужно будет заняться некоторыми приготовлениями.
Дворецкий встречал нас выбритый и немногословный, как всегда. Сколь бы рано или сколь бы поздно ни явился месье Ренар, тощий лысый старикан всегда встречал его в безупречно выглаженном костюме, белоснежной сорочке и туфлях, надраенных, словно столовое серебро, всегда невозмутимый, без единого упрёка или даже случайного косого взгляда.
Как он умудрялся всегда быть на высоте, не знал никто. Эта великая тайна наверняка будет унесена им в могилу. Впрочем, судя по всему, наступит это очень не скоро, то есть лично я вряд ли доживу, чтобы удостовериться лично.
Наверху, в моей комнате, на кровати, уже ожидала чистая смена одежды, благодаря Лису теперь меня одевали, словно мальчика из очень обеспеченной семьи. На то, чтобы умыться, почистить зубы, переодеться, ушло, наверное, минут пять-шесть.
Лёгкий французский завтрак — круассаны с маслом, два варёных яйца-пашот, вишнёвый джем и чашка чая. Обычно здесь подавали кофе, но в этом плане для меня делалось исключение. Учителя в доме не было, а спрашивать, куда он пошёл, просто не имело смысла. Если старина Шарль и знает, то всё равно не скажет. А он не знает, я уверен.