Мой внутренний Элвис
Шрифт:
Мы запихиваем Клару в машину и отправляемся в путь.
Клара сидит в детском кресле и глядит в окно рептильими очками. Может, папа и прав — и прогулка пойдет ей на пользу. Правда, она какая-то зеленоватая. Парк тоже очень зеленый — кругом огромные газоны и высокие деревья.
— Вот он, вот он! — восторженно орет папа.
— Очень может быть, — говорит мама.
Мы торопимся туда, где должно быть то самое общежитие, папа обогнал нас — ему не терпится наконец дойти, а еще он нервничает, потому что мы плетемся из-за Клары. «Ему не всегда удается поставить себя на место другого
Спустя пять минут Клара уже бессильно висит на маминой руке и мы идем всё медленнее. Папа уже совсем исчез из виду.
— Вольфганг! — кричит мама ему вслед. — Вольфганг!
Папа оборачивается — махнуть нам рукой, ладонью в воздухе он словно метелкой подгребает нас к себе. Мама качает головой и точно так же машет ему. Теперь уже папа качает головой и машет еще сильнее. Их поединок прерывает только Клара, которую тошнит на мамины ноги.
Папа больше не машет, его руки висят плетьми. Он секунду смотрит на нас, потом поворачивается и уходит.
— Папа! — кричу я ему. — Клару тошнит!
Но он или не слышит меня, или слышит и поэтому смывается.
Когда Клара наконец закончила, мы садимся в машину — ждать папу. Или даже так: когда мы думаем, что Клара наконец закончила. Мы и пяти минут не сидим в машине, мама только-только разъяснила нам, что папа очень плохо переносит фрустрацию, поэтому он и сбежал, как Клара громко давится, и все начинается по новой.
К счастью, мама сразу же выпрыгивает из машины и распахивает дверь со стороны Клары, чтоб та смогла легко высунуть голову, пока мама держит ее за волосы. В этот момент я ужасно благодарна Кларе за то, что она не собирает свою рвоту по баночкам — в конце-то концов, это ведь тоже ее продукт.
Клара разошлась не на шутку, и тут появился папа. Не один. Рядом с ним вышагивал тип с соломенными волосами, настоящий блондин, такой настоящий, что его наверняка с распростертыми объятиями приняли бы в группу восточнофрисландского народного танца, если бы он был на четырнадцать лет моложе.
У него даже ресницы цвета блонд. Как у меня.
— Привет, — говорит нам папа, — поглядите, кого я встретил: Тони!
— Тони! — повторяет мама и зачарованно смотрит на него и на папу, не выпуская из рук волос Клары. Голову ей она тоже тянет вверх, Клара что-то бормочет и давится, но мама этого как будто не замечает.
— Тони, — произносит она снова и протягивает ему Кларину голову, словно приветственный подарок.
— Это твоя дочь? — спрашивает тип.
— Да, — отвечает мама и вдруг снова вспоминает про нее.
Она отпускает ее волосы, и Клара судорожно опускает голову, чтоб дать последний залп.
— Девочка больна, — комментирует Тони.
В точку.
— Она вообще-то очень здоровый ребенок, — говорит папа так, будто не может позволить, чтоб его заподозрили в наличии больной дочери.
Мама уже совсем выпрямилась и протянула Тони руку. Он не обращает на ее руку никакого внимания, притягивает маму к себе и обнимает. Но совсем не так, как обнимали меня Нелли и ее мать, а совершенно умопомрачительно и очень-очень долго. Так долго, что папа откашливается, машет в мою сторону рукой и представляет: «А это моя старшая дочь, Антье».
Я вылезаю из машины, обегаю ее, подхожу к папе, маме и Тони. Мама и Тони наконец отрываются друг от друга, и Тони гладит меня по голове.
— Привет! — говорит он и добавляет: — Что за миленькая молодая дама!
Он мне сразу же нравится. И, кажется, все меньше и меньше нравится папе.
— Мы были рады повидаться, — говорит он Тони, — а теперь нам пора возвращаться в мотель, потому что Клара больна и ей нужен покой.
В машине я спрашиваю маму, это тот самый Тони? И мама отвечает: «Да, тот самый Тони».
Тот самый Тони — это Тони, с которым мама и папа учились вместе и о котором мама то и дело рассказывает всевозможные истории. Она заводит одну из них, и тут папа говорит:
— У меня для вас сюрприз!
— Что же? — интересуется мама.
— Сегодня, — заговорщицки подмигивает папа, — мы будем ночевать в общежитии! Летом они сдают комнаты туристам! Здорово, правда?
Мама молчит.
— Здорово, правда? — повторяет папа. Клара глядит в пустоту.
— Ну конечно, — говорю я, — просто супер.
Папа удовлетворенно кивает.
В мотеле мама молниеносно пакует все вещи — потому что в два надо выписываться и, если мы не успеем, придется платить еще за одну ночь. Она просто молча обрушивает чемоданы на кровати и кидает туда наши тряпки. «Принеси Кларины вещи из ванной!» — командует она папе. Папа возвращается с тремя футболками, которые Клара выпачкала вчера, и их замочили в раковине. Папа стоит рядом с мамой, швыряющей одежду в чемоданы, а с футболок на пол льется вода.
— Вот, — тихо говорит папа и протягивает маме мокрые футболки. Мама упирается коленкой в чемодан, закрывает молнию и не произносит ни слова.
У папиных ног медленно образуется маленькое озеро.
Я забираю у него футболки, иду в ванную, отжимаю их и кладу в пластиковый пакет.
Когда я возвращаюсь, папа уже тащит чемоданы в машину. Пока мы едем, он безмолвно глядит на дорогу и останавливается у первого же «Данкин донатс» чтоб пополнить свои запасы пончиков.
Студенческое общежитие — это красивый старинный дом, точь-в-точь как английские и американские университеты в кино. За стойкой администратора сидит студентка, она наверняка старше меня от силы года на четыре.
— Добро пожаловать в Александра-холл, — приветствует она нас, а папе добавляет: — Вы и так тут всё знаете, а значит, ничего и объяснять не придется.
Получается, он сразу же выложил ей всё.
Кажется, мне придется всю поездку его стыдиться. Папа ведет нас по странно пахнущему коридору к нашим комнатам. Мы едва пролезаем сюда со своими чемоданами, потому что в коридоре стоят три холодильника и три микроволновки, а на них — куча пустых упаковок из-под «TV-ужина». Около холодильников выстроились пустые пивные бутылки.