Мой возлюбленный негодяй
Шрифт:
— Я прихожу сюда работать. В моей мастерской в Самде было еще меньше вещей. Мне не нужны ваши «удобства».
— Но мне нужны. — Он начал расхаживать по комнате, время от времени подходя к одному из окон. В голосе его звучала легкая насмешка: казалось, он посмеивается над самим собой. — Я не привык к такой спартанской обстановке. Холодно, неуютно! Я такого не выдержу. Я тебе уже говорил, какой я избалованный и изнеженный.
Ей вдруг вспомнился он таким, каким навис над ней, прижав к каменном полу в церкви: сильный, примитивный, грубый,
— Я ничего о вас не думаю. Мне только хочется, чтобы вы оставили меня в покое. Он оглянулся, мягко ответив:
— Но именно этого я не могу сделать. Я вдруг почувствовал непреодолимый интерес к искусству создания витражей. Поскольку ты не хочешь о нем рассказывать, мне придется самому за тобой наблюдать, чтобы во всем разобраться.
Резко вдохнув воздух, она снова повернулась к столу.
— Нет смысла спорить, когда вы настолько высокомерны и эгоистичны, что не думаете ни о ком, кроме самого себя. Я была бы очень благодарна вам, если бы вы или ушли, или замолчали.
Марианна ощущала на себе его пристальный взгляд, но не оборачиваясь, решительно взялась за перо. Господи, ну пожалуйста, пусть он уйдет!
Он не ушел. Она слышала его легкие шаги за своей спиной. Вот он остановился.
Пытаясь сосредоточиться, она смотрела на свой набросок.
— У тебя волосы сияют в свете свечей. Она начала рисовать розетку в верхнем углу витража.
— Но не так сильно, как сегодня днем. Я не уверен, что ты говорила правду, уверяя меня, что ты не язычница. Когда ты застыла в потоке света, то казалась юной жрицей, возносящей молитву богу Солнца. Ты была почти в трансе. Я вспомнил, как ты говорила о цвете, служащем солнцу. — Он помолчал. — Ты служишь солнцу, Марианна.
Его голос, негромкий, мягкий, овевал ее как теплое дыхание.
— Я хотел прикоснуться к тебе. Знаешь, почему я этого не сделал?
У нее дрожала рука. Стараясь вести твердую линию, она закончила розетку.
— Ты была околдована, — но не мной. Я хочу сам стать твоим солнцем, хочу согреть тебя, чтобы ты открылась мне навстречу. Я буду ласкать тебя нежнее, чем эти солнечные лучи, я подарю тебе наслаждение, которого ты никогда не испытывала. — Его голос изменился, в нем звучала страсть.
Марианна почувствовала, как по ее телу разливается странный жар.
— Я не тронул тебя — и теперь жалею об этом. Нельзя упускать шанса только потому, что в мечтах все бывает несколько иначе. Я должен был взять все, что ты предлагала, а остальное пришло бы потом.
Она быстро вскинула голову:
— Я ничего не предлагала!
— Разве? — Он сидел на полу под одним из окон, скрестив ноги по-турецки, чувствуя себя так же непринужденно, как в лесу или сегодня за обеденным столом. Лицо его оставалось в тени, вне круга света, отбрасываемого свечами, и ей виден был только блеск зеленых глаз, пристально глядящих на нее. — Попробуй вспомнить.
Ей не хотелось вспоминать о том, что произошло в этой комнате днем. Она старалась забыть ту минуту непонятной слабости. И она ее забудет. Но для этого ей нужно как можно реже встречаться с Джорданом.
— Я не хочу, чтобы вы снова сюда приходили. — Она заставила себя встретиться с ним взглядом. — И я хочу, чтобы эта дверь запиралась.
— Я буду приходить сюда каждый день. — Он помолчал. — И никаких замков между нами не будет.
Никогда.
— Тогда я не буду обращать на вас никакого внимания, — отчаянно проговорила она. — Вам очень скоро наскучит тут сидеть и разговаривать с самим собой.
— Мне тут не наскучит. Мне нравится на тебя смотреть. Я обещаю тебя не беспокоить. Я буду смирно сидеть, погруженный в свои мысли. — Он улыбнулся. — Я уверен, что ты не будешь возражать, если я время от времени буду ими с тобой делиться.
— Буду возражать, — яростно ответила она.
— Какая обида! Но мне все же кажется, что ты могла бы быть снисходительнее ко мне. Мы оба хотим одного и того же, только ты боишься в этом признаться.
— Я не собираюсь признаваться в том, чего не чувствую.
Она снова повернулась к столу и принялась прорисовывать бордюр. Не обращай на него внимания, приказала она себе. Его здесь нет. Важна только работа. Его здесь нет.
Он был здесь. Молчаливый. Напряженный. Непреодолимый.
Невыносимо!
Бордюр начал дрожать и расплываться у нее перед глазами
— Ради Бога, перестань плакать, — резко проговорил он. — Я этого не выношу!
У нее по щекам бежали слезы.
— Это из-за дыма от свечей. — Она поспешно вытерла глаза ладонями. — И вы не можете мне приказывать. — Она снова макнула перо в чернильницу. — Если вам это не нравится, уходите.
— Мне это не нравится. — Он вдруг оказался на коленях перед ней. Бережно взяв у нее перо, он сунул его в чернильницу. — Но я не уйду, и я не допущу, чтобы ты… — Он заставил ее опуститься на пол, а потом встряхнул за плечи. — Прекрати!
Но слезы не останавливались, а только текли все быстрее.
— Неужели вы думаете, что я хочу… — Рыдание прервало ее слова. — Я ненавижу этот замок! Он огромный и темный, и здесь слишком много народа.
— Ах, Бога ради! — Он рывком притянул ее к себе и, обхватив ладонью затылок, прижал ее лицо к своему плечу.
— Отпустите меня!
— Молчи.
— Я хочу отсюда уехать. Они… они передо мной приседают!
— Страшный грех. Я сейчас же положу этому конец.
— Вы надо мной смеетесь.
Голос его звучал хрипло:
— Поверь, я не вижу тут ничего смешного.
Она вдруг заметила, что уцепилась за него, как цеплялся за нее Алекс, просыпаясь после страшного сна. Она попробовала оттолкнуть его, но он только сильнее сжал ее в своих объятиях.
— Перестань сопротивляться. Я не причиню тебе боли.