Моя Антония
Шрифт:
1
Я обещал Антонии вернуться, но жизнь решила иначе, и сдержать свое слово я смог только через двадцать лет. Время от времени до меня доходили вести о ней; я узнал, что вскоре после нашей встречи она вышла замуж за молодого чеха, двоюродного брата Антона Елинека, слышал, что живут они бедно и у них много детей. Однажды, находясь за границей, я оказался в Чехии и послал Антонии из Праги открытки с видами ее родного городка. Через несколько месяцев от нее пришло письмо, в котором она писала, как зовут ее детей, сколько каждому из них лет и больше почти ничего; в конце письма стояла подпись - "Твой старый друг Антония Кузак". Когда я встретил Тину Содерболл в Солт-Лейк-Сити, она сказала, что Тони "все не везет", что муж ее не слишком
Наверно, я так и не съездил бы к Антонии, если бы не Лена Лингард. Два года тому назад я побывал летом в Сан-Франциско и навестил ее и Тину. Тина живет в особняке, а мастерская Лены помещается тут же за углом, в большом доме. Мне было интересно спустя столько лет поглядеть, как эти женщины ладят друг с другом. Тина время от времени проверяет финансовые дела Лены и советует ей, куда вложить деньги; Лена, судя по всему, заботится о том, чтобы Тина не стала чересчур скупой.
– Чего не выношу, - заявила она мне в присутствии Тины, - так это плохо одетых богатых женщин.
Тина хмуро усмехнулась и заметила, что сама-то Лена никогда не будет ни плохо одетой, ни богатой.
– И не надо!
– благодушно бросила Лена.
Лена охотно рассказывала мне об Антонии и убеждала съездить к ней.
– Непременно съезди, Джим. Для нее это будет такой праздник. Не слушай Тину. Антон Кузак вовсе не так уж плох. Он тебе понравится. Конечно, он не добытчик, но Тони и не подошел бы слишком оборотистый. Дети у нее премилые, сейчас их, верно, уже десять или одиннадцать. По мне, такая громадная семья ни к чему, но для Тони это как раз то, что нужно. То-то она рада будет показать тебе их всех!
Возвращаясь на Восток, я сделал остановку в Хейстингсе, в Небраске, и, наняв вполне сносных лошадей и открытую коляску, пустился разыскивать ферму Кузака. Уже перевалило за полдень, когда я понял, что приближаюсь к цели своего путешествия. На невысоком холме справа я увидел большой фермерский дом, рядом красный амбар, окруженный ясенями, а вниз по холму к проезжей дороге спускались загоны для скота. Я придержал лошадей, размышляя, где мне лучше свернуть к ферме, как вдруг услышал тихие голоса. Впереди, в придорожных зарослях терновника, я увидел двух мальчиков, склонившихся над мертвой собакой. Младший, лет четырех или пяти, стоял на коленях, прижав руки к груди и горестно опустив коротко остриженную голову. Старший, положив руку ему на плечо, утешал его на языке, которого мне уже давно не приходилось слышать. Я остановил лошадей рядом с ними, и старший, взяв младшего за руку, подошел ко мне. Он тоже выглядел удрученным. Ясно было, что день для них выдался грустный.
– Вы сыновья миссис Кузак?
– спросил я.
Младший даже головы не поднял, он был слишком подавлен своим горем, но брат его посмотрел на меня умными серыми глазами:
– Да, сэр.
– Вы живете там, на холме? Я еду повидаться с вашей матерью. Садитесь, я вас подвезу.
Старший мальчик посмотрел на хмурого братишку:
– Лучше мы пешими пойдем. Мы вам отворим ворота.
Я свернул на боковую дорогу, а мальчики молча пошли следом. Когда я поравнялся с ветряной мельницей, еще один паренек - кудрявый и босоногий выскочил из конюшни, чтобы привязать моих лошадей. Он был хорош собой, этот мальчишка: краснощекий, веснушчатый, с нежной кожей и рыжеватыми, спускающимися на шею завитками, густыми, как у барашка. В два счета он привязал моих лошадей и кивнул, когда я спросил, дома ли его мать. Потом взглянул на меня: на щеках у него от приступа беспричинного веселья проступили ямочки, и он взмыл на самый верх ветряной мельницы с такой быстротой, что я заподозрил пренебрежение к моей персоне. Идя к дому, я чувствовал, что сверху он следит за мной.
Из-под ног у меня с кряканьем и гоготом разбегались утки и гуси. Белые кошки грелись на солнце среди желтых тыкв, разложенных на ступенях веранды. Сквозь дверную сетку я заглянул в просторную светлую кухню с белым полом; В кухне стоял длинный стол, вдоль стены - ряд деревянных стульев, а в углу сверкала плита. Две девочки, болтая и смеясь, мыли в раковине посуду, а совсем маленькая девчушка в коротеньком фартучке, сидя на табуретке, баюкала тряпичную куклу. Когда я спросил, где их мать, одна из девочек выронила полотенце, пробежала через кухню, бесшумно переступая босыми ногами, и скрылась. Старшая, на которой были чулки и туфли, шагнула к двери мне навстречу. Она была плотная, черноволосая, с темными глазами, и держалась уверенно и спокойно.
– Входите, пожалуйста. Мама сейчас придет.
И не успел я сесть на придвинутый ею стул, как случилось чудо: в кухню вошла и остановилась передо мной Антония - крепкая, смуглая, с легкой сединой в каштановых волосах. Бывают такие тихие минуты, от которых сжимается сердце, и мужества тут нужно куда больше, чем в бурные, насыщенные страстями периоды. Я был потрясен - еще бы! Так всегда бывает, когда встречаешься с людьми через много лет, особенно если их жизнь была трудной и полной испытаний, как у этой женщины. Мы стояли, глядя друг на друга. Глаза, тревожно всматривавшиеся в меня, - это были глаза Антонии. Таких я больше ни у кого не встречал, хотя видел сотни разных лиц. И по мере того, как я вглядывался в Антонию, перемены, происшедшие с нею, становились менее заметными, а сходство с ней, прежней, проступало все отчетливей. Это была Антония - в полном расцвете душевных сил, много пережившая, но не сломленная, она смотрела на меня, и голос ее, столь памятный мне голос, хрипловатый, чуть с придыханием, спрашивал:
– Чем могу служить? Мужа нет дома, сэр.
– Неужели ты не узнаешь меня, Антония? Неужели я так изменился?
Она прищурилась от солнечных лучей, которые, косо падая в окно, золотили ее каштановые волосы. И вдруг глаза ее округлились, все лицо как бы расширилось. Дыхание у нее перехватило, и она протянула ко мне огрубевшие от тяжелой работы руки.
– Да это же Джим! Анна, Юлька! Это Джим Берден!
– и не успела она сжать мои ладони, как на лице ее выразилась тревога.
– Что случилось? Кто-нибудь умер?
Я похлопал ее по плечу.
– Нет, нет. В этот раз я не на похороны. Просто сошел с поезда в Хейстингсе и приехал сюда, чтоб поглядеть на тебя и на твое семейство.
Она выпустила мою руку и засуетилась:
– Антон, Юлька, Нина, где вы все? Анна, беги за мальчиками! Они ищут где-то свою собаку. И Лео позови. Куда он запропастился, этот Лео?
Она вытягивала детей из углов и тащила ко мне, словно кошка котят.
– Послушай, Джим, тебе не надо сейчас же возвращаться? А то старшего сына нет дома. Они с отцом на ярмарке в Уилбере. Я тебя не отпущу, пока ты не увидишь Рудольфа и не познакомишься с нашим папой, - она смотрела на меня с мольбой, тяжело дыша от волнения.
Пока я успокаивал ее и уверял, что времени у меня много, в кухню тихо входили босоногие мальчики и собирались возле матери.
– Ну, скажи мне, как кого зовут и сколько им лет?
Перечисляя своих сыновей, Антония то и дело путала, кому сколько исполнилось, и они захлебывались от смеха. Дойдя до моего быстроногого знакомца с ветряной мельницы, она сказала:
– А это Лео, он уже совсем большой и мог бы вести себя получше.
Лео бросился к ней и стал шутя бодать ее курчавой головой, будто молодой бычок, но в голосе его слышались слезы: