Моя Антония
Шрифт:
В тот самый вечер все и случилось. Пригнала она скот домой, заперла в хлеву, прошла к себе в комнату за кухней и закрылась. И там одна-одинешенька, не позвав никого, не застонав, легла на кровать, да и родила ребеночка.
Я накрывала к ужину, как вдруг старая миссис Шимерда, совсем запыхавшись, скатилась с лестницы в наш подвал и закричала:
"Ребенок! Родила ребенок! Амброш злой, как дьявол!"
Мой брат Уильям - человек, конечно, терпеливый. Он как раз собрался поесть горячего после целого дня в поле. Так он слова не сказал, встал, пошел в конюшню и запряг лошадей. Доставил нас к Шимердам - быстрее нельзя. Я сразу бросилась к Антонии и начала
"Миссис Шимерда, это едкое желтое мыло и близко к девочке не подносите. У нее вся кожица облезет", - рассердилась даже.
"Миссис Стивенс, - позвала меня Антония, - посмотрите у меня сверху в сундуке, там есть хорошее мыло".
Это были ее первые слова.
Запеленала я девочку и вынесла показать Амброшу. Он бормотал что-то, сидя за плитой, и даже глаз не поднял: "Лучше бы ее сразу кинуть в кадку с дождевой водой", - говорит.
"Вот что, Амброш, - сказала я, - в этой стране есть законы, не забывай об этом. Я свидетель, что ребенок родился здоровый и крепкий, и я пригляжу, чтоб с ним ничего не стряслось".
До сих пор горжусь, что осадила его.
Ну, дети тебя вряд ли интересуют, но дочка у Антонии росла здоровой. Антония сразу полюбила ее и никогда не стыдилась - будто носила кольцо на пальце. Сейчас девочке год восемь месяцев, и я бы хотела, чтоб за другими детьми так ухаживали! Антонию сам бог создал быть матерью. Хорошо бы ей выйти замуж и обзавестись семьей, да не знаю, получится ли что теперь.
Ночь я провел в той самой комнате, где жил мальчиком, в окно веял летний ветер, принося запах созревших хлебов. Я не мог заснуть и смотрел, как луна освещает крышу конюшни, стога и пруд, как черной тенью вырисовывается на синем небе старая ветряная мельница.
4
На следующий день я пошел к Шимердам. Юлька показала мне девочку и сказала, что Антония на южном участке копнит пшеницу. Я полями спустился к ней, и Тони заметила меня еще издали. Она оперлась о вилы и, стоя у копен, смотрела на меня, пока я подходил. Как поется в старой песне, мы встретились молча, едва не заплакав. Ее теплая рука сжала мою.
– Я так и думала, что ты придешь, Джим. Мне вчера сказали, что ты у миссис Стивенс. Я тебя весь день поджидаю.
С тех пор, как я видел ее в последний раз, она похудела и, как выразилась вдова Стивенс, выглядела "умученной", но в лице ее появилась какая-то новая серьезность, а все еще яркий румянец говорил о природном здоровье и силе. Почему "все еще"?
– промелькнуло у меня в голове; ведь, хотя и в моей, и в ее жизни столько всего случилось. Тони едва исполнилось двадцать четыре года.
Антония воткнула вилы в землю, и мы, не сговариваясь, двинулись к тому не тронутому плугом клочку земли на перекрестке дорог, где нам легче всего было поговорить друг с другом. Мы сели у провисшей проволоки, которая отделяла могилу мистера Шимерды от остального мира. Высокую красную траву здесь никогда не косили. Зимой она исчезала, а весной поднималась снова и теперь была густая и пышная, словно тропические растения, которыми украшают сад. Я вдруг заметил, что рассказываю Тони обо всем: как решил изучать право и поступил в Нью-Йорке в юридическую контору к одному из родственников моей матери, как прошлой зимой умер от воспаления легких Гастон Клерик и как это изменило мою жизнь. А Тони засыпала меня вопросами про моих друзей, про то, как я живу, про мои заветные мечты.
– Да, значит, ты навсегда от нас уедешь, - со вздохом сказала она.
– Но я тебя все равно не потеряю. Вспомни моего отца - вот уж сколько лет он лежит здесь, а я ни с кем так прочно не связана. Для меня он всегда будет живой. Я все время с ним разговариваю, советуюсь. Чем старше делаюсь, тем он мне ближе, тем лучше я его понимаю.
Она спросила, привык ли я к большим городам:
– Я-то мучилась бы в городе. Умерла бы от тоски. Мне нравится жить там, где я знаю каждое дерево, каждый стог, где сама земля для меня как старый друг. Я хочу жить и умереть здесь. Отец Келли говорит, что каждый родится на свет для чего-то, и я знаю, что я должна делать. Буду стараться, чтоб моей дочке жилось лучше, чем мне. Я буду о ней заботиться, Джим.
Я сказал, что не сомневаюсь в этом:
– Знаешь, Антония, с тех пор как я отсюда уехал, я думал о тебе больше, чем о всех здешних знакомых. Как бы мне хотелось, чтоб ты была моей возлюбленной, женой или сестрой, матерью, все равно - кем только бывает женщина для мужчины. Я всегда о тебе помню, от тебя зависят все мои склонности, все, что мне нравится и что нет, - я сотни раз убеждался в этом, хоть сначала и не сознавал. Ты как бы часть меня самого.
Она обратила ко мне блестящие доверчивые глаза, и они медленно наполнились слезами.
– Как это может быть? Ведь у тебя столько друзей, а я так тебя огорчила! До чего же хорошо, Джим, что люди могут столько значить друг для друга! Как я рада, что мы с малых лет росли вместе. Жду не дождусь, чтоб моя дочка стала старше - буду ей тогда рассказывать обо всех наших проделках. Ты всегда будешь вспоминать меня, думая о прошлом, правда? По-моему, о прошлом никто не забывает, даже те, кто счастлив.
Мы возвращались домой полями, солнце громадным золотым шаром висело на западе, над самым горизонтом. Пока оно опускалось, на востоке всплывала луна, похожая на большое колесо, светло-серебряная, отливающая розовым, прозрачная, как мыльный пузырь или собственный призрак. Оба светила, задержавшись на разных концах небосвода, несколько минут взирали друг на друга через огромную плоскую равнину. В этом необычном освещении каждое деревцо, каждая копна пшеницы, каждый подсолнух и кустик молочая вытянулись и устремились к небу, даже борозды и рытвины в полях проступили особенно четко. Я опять услыхал древний зов земли, ощутил таинственные чары, которые исходят от полей, когда наступает ночь. Мне снова захотелось стать маленьким и чтоб мой жизненный путь тут и окончился.
Мы дошли до края поля, где дороги наши расходились. Я взял смуглые руки Антонии, прижал их к груди и опять почувствовал, какие они добрые, сильные и теплые, вспомнил, сколько хорошего они для меня сделали. Я долго стоял, прижав их к сердцу. Вокруг становилось все темней и темней, и мне приходилось вглядываться в ее лицо, которое я хотел навсегда сохранить в сокровенном уголке памяти, не заслоненным воспоминаниями о лицах других женщин, потому что для меня оно было самым дорогим и самым нужным.
– Я вернусь, - убежденно пообещал я, глядя на нее в мягких, сгущающихся сумерках.
– Может быть!
– Я скорей почувствовал, чем увидел, что она улыбается. Но даже если не вернешься, все равно ты всегда со мной, так же как мой отец. С вами мне не будет сиротливо.
Когда я шел домой по знакомой дороге, мне чудилось, что следом за мной бегут мальчик и девочка, как когда-то бежали за нами наши тени, и что я слышу, как они смеются и шепчутся, раздвигая траву.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СЫНОВЬЯ КУЗАКОВ