Моя-чужая
Шрифт:
Погодин с трудом доволакивает Крутова до спальни. Сгрузив его на разгромленную постель, пытается вытащить из руки бутылку. Но пальцы в черной перчатке намертво сцеплены вокруг горлышка. Виски растекается по простыни.
— Ну и черт с тобой! — отмахивается Кирилл.
Пару минут просто сидит и переводит дух.
В огромной спальне, оформленной в стиле хай-тек, на удивление чисто. Только смятая постель, разбросанная мужская одежда и запах секса говорят, что ночью здесь славно порезвились.
Кирилл встает, открывает окно. Ветер надувает занавески, скользит по полу, теребя одежду.
— Сегодня отличный день, Сварог, чтобы
В кухне поднимает папку. Хорошо, застегнуть успел, не рассыпались документы. Захлопывает входную дверь.
В полной тишине мчит по пустой трассе, изредка косясь на папку, брошенную на сидение рядом. Насвистывает и довольно улыбается.
Сворачивает на обочину через пару километров от поселка. Открывает папку, просматривает содержимое.
— Не может быть, — огорошено шепчет, не находя нужный документ. Пересматривает снова. И опять. — Нет, — остервенено отшвыривает ненужные бумажки.
Мимо проносится белый «Ровер» с пантерой на боку. Следом — машина «Скорой помощи». А в памяти — пронзительный взгляд угольных глаз.
— Твою мать, Крутов! Сукин сын!
С вихрем пыли и песка возвращается в поселок, сворачивает к морю. Песок вырывается из-под колес. Машину заносит. Кирилл тормозит. Над обрывом вдали клубится черный дым. Кирилл знает, чей горит дом.
Со стороны пляжа поднимается по выдолбленной в скале лестнице.
Телефон звонит, когда Кирилл почти поднимается.
Останавливается на предпоследней ступени. Видит, как огонь пожирает двухэтажный особняк, словно картонный домик. Как мечется мужик вокруг распластавшегося на земле тела. У Погодина нет сомнений, чье оно.
Отвечает на вызов.
— Погодин! Где тебя носит, телохранитель хренов?! — Алекс в бешенстве.
— Что случилось? — спрашивает Кирилл, отступает в тень туи.
Наблюдает, как врачи грузят тело Крутова в машину. Не запаковывают в черный мешок, не закрывают лицо, и полиции нет. Значит, живой. И тут сумел обхитрить судьбу, сволочь везучая.
А доверенность, из-за которой Кирилл и затеял весь этот цирк с виски, пропала. Наверняка сгорела, как и долгожданная победа. Придется теперь искать новый путь.
— В какую больницу? — пропускает слова Алекса о произошедшем.
— Тебе зачем?
— Охрану приставлю.
— Да пошел ты на хрен со своей охраной, — и отключается.
Плохо. Злой Алекс со своими ребятками — серьезная помеха.
Спускается к машине.
— Тварь! — выдыхает Кирилл, захлопывая дверцу.
Откидывается на спинку сиденья, включает магнитолу. Из динамиков рвет струны «Агата Кристи».
— Ай да Крутов! Ай да хитрый сукин сын! — смеется Погодин. — Ну что ж, поиграем, раз ты приглашаешь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
11 лет назад.
Май. Пятница. Ночь.
Она билась в судорогах: спина выгибалась дугой, ноги и руки выкручивало так, что немного — и хрустнут кости, голова запрокидывалась, а на губах пузырилась пена. А Артем не знал, что делать. Стоял и смотрел, как тело любимой женщины раздирало конвульсиями, выворачивало и кидало в стороны. Мгновение, и Настена изогнулась и рухнула на пол. Это вывело Артема из оцепенения. Он кинулся к Настене, всем весом прижал к полу. Разорвал запутавшуюся на ней ночнушку. Дотянулся и стянул с кровати подушку, кинул ей под голову. Сжал голову, чтобы не билась о пол. Теперь разжать челюсти. Твою мать! Зубы стиснуты намертво. И под рукой ничего подходящего. Он пошарил рукой по прикроватной тумбочке. Часы, ручка, стакан — все не то. Черт! А до кухни далеко. Нельзя! И позвать некого — ни прислуги, ни охраны. Проклятье! Пальцы нащупали чайную ложку. Настена пила молоко с медом перед сном. Есть! Он схватил ложку. Куском ночнушки обмотал поплотнее. Попытался разжать челюсть.
— Давай, девочка. Ну же! — она изгибалась, хрипела, из глаз потекла кровь. Артем матерился, разжимая челюсть. Разжал. С трудом. И тут же всунул между зубами ложку, повернул голову набок.
Вызвал скорую.
Он что-то говорил Настене, кричал, просил услышать. И понимал, что все без толку. Он знал, что нужно делать дальше, теоретически. Но как можно ждать скорую, когда ей так больно. А Настене было мучительно больно и страшно. Он знал. Спасительная мысль ворвалась в мозг тайфуном — Эльф! Нужно звонить Эльфу. Пока Скорая приедет — Настена может умереть.
— Сварог?
— У Аси судороги. Саня, помоги! Она умирает, Сань, а я не знаю, что делать…
— Так, спокойно! Скорую вызвал?
— Вызвал, только…Я же живу хрен знает где! Пока та доедет… Саня, ей больно!
— Я сказал, спокойно! Челюсть разжал? Рот очистил от пены?
— Да! Я ее держу, только я боюсь…боюсь, что я ей что-нибудь сломаю…Саня, помоги…
— Значит так, слушай меня внимательно и делай все, что я скажу. Понял?
Артем кивнул, словно друг мог его видеть.
— Отлично. Сейчас мчишь на кухню и берешь нож…
— А как…
— Сидя рядом, ты ей не поможешь. Надо уменьшить давление на мозг и сердце, если ты хочешь, чтобы она жила. Вперед!
Артем осторожно отпустил Настену и рванул на кухню. Схватил нож.
— Что дальше? — тяжело дыша, спросил Эльфа.
— Нужно сделать венесекцию.
— Что? — взревел Артем. — Твою мать, Эльф!
— Опиши ситуацию.
Артем по-военному четко изложил происходящее. Саня не перебивал.
— Лекарств нет, значит нужна вена, — дослушав, сказал Эльф. — Любая. Самая доступная для тебя. Лучше крупная. Рука, нога.
— Шея? — спросил Артем, пальцем прощупывая напряженное горло.
— Шею нельзя, можешь артерию зацепить.
— Не зацеплю. Я знаю, что делаю…
— Артем, ты сейчас не на войне, понял? Это твоя женщина умирает, так что ты сейчас ничего не знаешь.