Моя долгожданная любовь
Шрифт:
Пока Фрэнк поглощал еду, Брайони стояла у окна и смотрела на открывавшийся из него вид. Был последний день сентября, и пригород Сан-Диего купался в золотистых солнечных лучах. Белый домик, принадлежавший Фрэнку и Вилли Джо, ютился в чудесной зеленой долине, где под дуновением морского бриза покачивали головками оранжево-золотистые маки, а склоны холмов были просто усеяны изящными фиалками и люпином с розовыми цветками. Но она не замечала ни великолепного вида, ни заросших чапарелью гор, ни густых сосновых рощ, ни цветущих склонов холмов, ни щебетания и пения воробьев и желтоклювых сорок, сидевших на ветках высоких дубов. Она вновь переживала тот момент, когда Вилли Джо ухватил ее сзади, прижался губами к коже ее шеи и безжалостно, целеустремленна подталкивал ее к горячей плите. Ее пальцы закручивали тонкий муслин юбки, сминая его по мере того, как росло ее отчаяние. Внезапно она обернулась к Фрэнку.
— Я… я боюсь Вилли Джо! — обронила она.
Фрэнк поднял глаза от стола с едой.
— Он пугает меня, — поспешила она, прежде чем он успел оборвать ее. — Фрэнк, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не оставишь меня наедине с ним. Никогда. Не знаю, что может случиться, если у него будет шанс на…
— Послушай, Катарина… — Фрэнк поставил на стол кружку и отодвинул стул. Он подошел к ней и положил мясистые лапы на ее плечи. — Успокойся, радость моя. Вилли Джо не обидит тебя. Он чуток распущен и малость грубоват, это так, в особенности для такой симпатичной молодой женщины, как ты, со всеми твоими благородными манерами, но он не тронет и волоска на твоей голове.
Его улыбка была снисходительной, отеческой, как если бы он увещевал балованное дитя.
Брайони внимательно посмотрела на него.
— А как же отнестись к тому, что произошло несколько минут назад? — дрожащим голосом настаивала она. — Он… он схватил меня, Фрэнк. Он… целовал меня.
На ее маленьком, милом лице появилась гримаеа отвращения.
— Я знаю, он твой брат и тебе неприятно, когда о нем плохо говорят, но он… волочится за мной, я уверена в этом. И одновременно, мне кажется, он ненавидит меня. Если бы ты тогда не вошел, он бы…
— Но ведь я вошел, верно? И я высказался в его адрес. — Своей рукой размером в медвежью лапу Фрэнк коснулся ее волос и погладил их шелковистые прядки. — Ты ведь знаешь, я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Катарина. Так что не забивай свою славную головку понапрасну мыслями о Вилли Джо.
— Но…
— Я сказал, можешь не волноваться! — рявкнул Фрэнк, и она инстинктивно съежилась.
При виде испуганного выражения на ее лице, у Фрэнка Честера что-то екнуло в душе.
— Слушай, радость моя, мне жаль, что ты испугалась в это утро, — сказал он более мягким тоном, что удивило его самого едва ли не больше, чем ее. — Я хочу, чтобы ты ничего не боялась. Я позабочусь о тебе. И я поговорю с Вилли Джо, чтобы он впредь держался от тебя подальше. Идет?
Она кивнула. Фрэнк притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Как и всегда, она подчинилась, но не более того. В ее губах не было ответной теплоты, не было жадности, и ее дрожь, когда он держал ее в объятиях, была обусловлена не страстью, а отчаянием. Фрэнк с трудом сдержал приступ негодования. Хоть бы разок она отреагировала так, как если бы любила его. Эта мысль была для него шоком. Он отпустил ее, быстро повернулся и зашагал к выходу.
— А теперь расслабься, — проговорил он, снимая с крюка свою мягкую войлочную шляпу и пропуская резинку от нее через голову. — Я вернусь к ужину, и… Вилли Джо будет со мной целый день.
— Ты поговоришь с ним сегодня? — В ее глазах все еще был страх.
Фрэнк кивнул:
— Как только доберусь до Форрестера.
Уходя, он в последний раз взглянул на ее заострившееся, обеспокоенное лицо. Да, он поговорит с Вилли Джо! Он заставит своего младшего братца держаться подальше от своей жены! Своей жены? На смуглом лице Фрэнка Честера выступил румянец, когда он направился в конюшню за лошадью. Неужели он сходит с ума? В последнее время были моменты — причем таких моментов было немало, — когда он забывал о том, что все это было чистейшей воды надувательством, что черноволосая, зеленоглазая красавица, которую он провез через горы и пустыню, была вовсе не его женой, а Джима Логана. Иногда она пробуждала в нем такие чувства, которые были совсем не свойствены ему. Он не был уверен, что понимает то, что происходит в его душе. И, дьявольщина, ему это отнюдь не нравилось.
«Кончай воспринимать это так серьезно, — говорил он себе, седлая своего чалого. — Девушка — это только средство для того, чтобы отомстить Логану. Она просто орудие. И лучше подготовиться к тому, чтобы передать ее поскорее Вилли Джо, так как тому уже надоело ждать своей очереди».
Но мысль о том, чтобы отказаться от собственных претензий на женщину Джима Логана, вызывала в нем волну сожалений. Это было все равно, как иметь выигранную взятку при игре в покер и быть вынужденным бросить карты.
Выводя чалого из сарая, он бросил удрученный взгляд на черного жеребца, которого они забрали у индейцев вместе с их пони. Этот жеребец вставал на дыбы и лягался, как безумный, когда Фрэнк или Вилли пытались оседлать его. Был момент, когда Вилли Джо был близок к тому, чтобы застрелить проклятое животное. Но Фрэнк остановил его, зная цену, которую можно получить за хорошего коня. Они всегда могли выгодно его продать. Но так или иначе Фрэнк был полон решимости в ближайшие дни приручить жеребца. Так же, как он приручил жену Джима Логана. Сладость этой мести стрелку, убившему их младшего брата, давала ему колоссальное удовлетворение, и он решил лучше поразмышлять об этом, вместо того чтобы думать о хрупкой красоте Брайони и ее потрясающем обаянии. Подумав о том, в какой ярости был бы Джим Логан, если б узнал правду, Фрэнк опять пришел в хорошее настроение и ухмыльнулся про себя, оседлав чалого и пустив его в галоп на восток, по направлению к кирпичному дому Бена Форрестера.
Брайони закончила прибирать кухню в безотрадной тишине. Самой ей вовсе не хотелось завтракать, и она бездумно бродила взад и вперед по кухне, убирая на место тарелки и блюдца и вытирая старый сосновый стол мокрой тряпкой.
Двухмесячная поездка до Калифорнии сказалась на ней. Ее физические и духовные силы были на исходе. Но в основе лежали не только тяготы путешествия через знойную бескрайнюю пустыню по выматывающей летней жаре. Ее память все еще не вернулась, и она чувствовала себя еще более одинокой и подавленной, чем когда-либо. Ей казалось, что она просто тень человека, ходячий скелет, не имеющий души. У нее не было прошлого, не было глубоких связей с чем-либо или кем-либо. Насколько она могла представить, будущее не сулило ей никаких радостей.
Когда она думала о том, что едет «домой», девушка надеялась, что обретет какое-то чувство умиротворения. Но «дом» оказался жалким домишкой с разбитыми ступеньками крыльца, исцарапанным, грязным глинобитным фасадом, старой, некрашеной мебелью и пыльными полами. Последние четыре недели она занималась мойкой, чисткой, выскребыванием грязи и покраской, пока покосившийся домик не засиял, как изумрудно-голубое море, волны которого набегали на берег, видневшийся вдали. Она заполнила домик ароматами кухни и свежесорванных цветов. Она пошила хорошенькие новые занавески для окон и яркие новые чехлы для скрипучей старой софы и единственного приличного стула с мягким сиденьем. Она систематически и энергично стирала всю одежду и сушила ее на открытом воздухе во дворе, так что даже грязная одежда Вилли Джо отстиралась. Она даже разбила сад позади дома. И все-таки… все-таки она не испытывала удовлетворения. Девушка никогда не испытывала чувства комфорта с Фрэнком и Вилли Джо; наиболее непринужденно она чувствовала себя днем, когда была одна.