Моя краткая история
Шрифт:
Предполагалось, что это объяснит происхождение стрелы времени и причину, по которой беспорядок возрастает, а мы помним прошлое, но не будущее. В 1963 году в Корнеллском университете состоялась конференция по электродинамике Уилера – Фейнмана и стреле времени. Фейнману настолько претила ерунда, которую говорили о стреле времени, что он не позволил использовать свое имя в сборнике трудов конференции. Его упоминали только как мистера Икс, но все знали, кто это был.
Я обнаружил, что Хойл и Нарликар уже разработали электродинамику Уилера – Фейнмана для расширяющейся вселенной и занялись формулированием новой, симметричной относительно времени, теории гравитации. Хойл рассказал об этой теории на конференции Королевского общества в 1964 году. Я присутствовал на этом выступлении и, когда пришло время вопросов, сказал, что влияние всей материи в стационарной вселенной сделало бы его массу бесконечной. Хойл спросил, на каком
Хойл был в бешенстве. Он пытался учредить собственный институт и грозил присоединиться к процессу утечки мозгов в Америку, если не получит на это деньги. Он подумал, что меня подослали сорвать его планы. Однако он получил свой институт и позднее взял меня на работу, так что, по-видимому, он не держал на меня зла.
В последний год учебы в Оксфорде я заметил, что становлюсь все более неуклюжим. Я пошел к врачу после того, как упал с лестницы, но тот сказал: «Пейте поменьше пива».
В Кембридже моя неуклюжесть продолжала нарастать. На Рождество, катаясь на коньках по озеру в Сент-Олбансе, я упал и не смог подняться. Мама заметила эти проблемы и отвела меня к семейному доктору. Тот послал меня к специалисту, и вскоре после моего двадцать первого дня рождения меня положили в больницу на обследование. Оно продолжалось две недели, в течение которых было сделано множество анализов. Из руки у меня взяли образец мускульный ткани, на меня накладывали электроды, а потом вводили контрастную жидкость в спинной мозг и с помощью рентгена следили, как она движется вверх и вниз, в зависимости от угла наклона кровати. После всего этого они так и не смогли сказать, что со мной, заверили только, что это не рассеянный склероз, добавив, что у меня вообще нетипичный случай. Я понял, однако, что они предполагают дальнейшее ухудшение, но помочь ничем не могут, разве что посоветовать витамины, хотя ждать от них большого эффекта, конечно, не приходилось. Я не стал выспрашивать подробности, поскольку было понятно, что ничего хорошего врачи мне не скажут.
Осознание того, что это неизлечимое заболевание скорее всего через несколько лет убьет меня, стало для меня шоком. Как такое могло случиться со мной?! Но, лежа в больнице, я видел на кровати напротив мальчика, который, как я догадывался, умирал от лейкемии, и это было удручающим зрелищем. Я понял, что некоторым людям приходится еще хуже, чем мне, – по крайней мере, меня постоянно не тошнило.
Всякий раз, когда мне хотелось пожалеть себя, я вспоминал того мальчика.
Не зная, что меня ожидает и как быстро будет прогрессировать заболевание, я пребывал в полной неопределенности. Доктора разрешили мне вернуться в Кембридж и продолжить едва только начатые исследования по общей теории относительности и космологии. Но я не очень-то продвигался в этом, поскольку не имел серьезной математической подготовки, да и вообще было трудно сконцентрироваться, понимая, что я могу не дожить до защиты своей диссертации. Я чувствовал себя трагическим персонажем.
Я стал слушать Вагнера, но то, что я будто бы начал много пить, как об этом пишут в журналах, так это преувеличение. В одной статье написали, в другой повторили, поскольку в этом якобы есть интрига, и в конце концов все поверили, – ведь если пресса пишет об этом так настойчиво, значит, это должно быть правдой.
Мечты мои в то время были очень беспорядочны. До того как мне поставили диагноз, я очень скучал в этой жизни. Ничто не казалось мне достойным усилий. Но уже вскоре после того, как меня выписали из больницы, я мечтал о том, что мне хотелось бы совершить.
Неожиданно я осознал, что есть множество стоящих вещей, которые можно было бы сделать, получи я отсрочку. А еще меня не раз посещала мысль пожертвовать своей жизнью ради спасения других людей. В конце концов, если я все равно скоро умру, так хоть принесу какую-то пользу.
Прогулка на лодке с Джейн
Но я не умер. Более того, хотя над моим будущим и сгустились тучи, я, к своему удивлению, обнаружил, что наслаждаюсь жизнью. Но главное – я обручился с девушкой по имени Джейн Уайлд, которую встретил примерно в то же время, когда мне поставили диагноз БАС [8] .
8
Боковой
Теперь мне было ради чего жить.
Чтобы мы могли пожениться, я должен был получить работу, а чтобы получить работу, надо было закончить диссертацию. Так что впервые в своей жизни я начал трудиться. И, к своему удивлению, обнаружил, что мне это нравится. Хотя, может быть, не совсем честно называть это словом «труд». Кто-то однажды сказал, что ученым и проституткам платят за то, что они получают удовольствие.
Чтобы иметь средства к существованию на время своей учебы, я обратился за исследовательской стипендией в колледж Гонвилль и Кай [9] , входящий в состав Кембриджского университета. Из-за нарастающей неуклюжести мне было трудно писать и печатать на машинке, и я надеялся, что мою заявку напечатает Джейн. Но когда она появилась у меня в Кембридже, оказалось, что и ей наложили гипс. Должен признаться, что проявил тогда меньше сочувствия, чем следовало бы. Но так как это была левая рука, Джейн смогла написать заявку под мою диктовку, а я нашел того, кто ее напечатал.
9
Колледж Гонвилль и Кай – четвертый из старейших колледжей Кембриджского университета, основанный в 1348 г. Эдмундом Гонвиллем и восстановленный в 1577 г. на деньги мецената Джона Кая. Среди выпускников колледжа первооткрыватель нейтрона Джеймс Чадвик и Уильям Харви, открывший циркуляцию крови.
В своей заявке я должен был указать имена двух людей, готовых дать отзыв о моей работе. Мой научный руководитель предложил, чтобы я попросил Германа Бонди стать одним из них. Бонди был тогда профессором математики в Королевском колледже в Лондоне, а также экспертом по общей теории относительности. Я встречался с ним пару раз, и он представлял одну из моих статей для публикации в «Трудах Королевского общества». После лекции, которую Бонди читал в Кембридже, я обратился к нему с просьбой дать отзыв, и он, рассеянно взглянув на меня, сказал, что да, сделает это. Очевидно, он меня не запомнил, и когда колледж запросил у него отзыв, Бонди ответил, что даже не слышал обо мне. Сегодня, когда такое множество людей обращается к колледжам за исследовательскими стипендиями, если один из рецензентов заявляет, что не знает кандидата, то шансов у того никаких. Но тогда были более спокойные времена. Колледж написал мне о странном ответе рецензента, и мой научный руководитель связался с Бонди, чтобы освежить его память. Тогда Бонди написал мне отзыв, который, вероятно, был намного лучше, чем я заслуживал. Я получил исследовательскую стипендию и с того момента стал членом колледжа Кая.
Наша с Джейн свадьба
Стипендия означала, что мы с Джейн можем пожениться. Так мы и сделали в июле 1965 года. Наш медовый месяц длился всего неделю, и провели мы его в Суффолке, поскольку большего не могли себе позволить. Затем мы отправились на летнюю школу по общей теории относительности в Корнеллский университет (США).
Это было ошибкой. Мы устроились в общежитии, заполненном парами с шумными маленькими детьми, и это вызвало серьезное напряжение в наших отношениях. В остальном, однако, летняя школа была очень полезна для меня, поскольку удалось встретиться со многими ведущими специалистами в моей области исследований.
Когда мы поженились, Джейн еще была студенткой Уэстфилдского колледжа в Лондоне, так что ей приходилось проводить рабочую неделю там, чтобы получить диплом. Мое заболевание вызывало нарастающую слабость мышц, из-за чего мне становилось все труднее ходить, и поэтому надо было подыскать жилье поближе к центру, где я мог бы справляться самостоятельно. Я обратился за помощью в колледж, но мне передали через казначея, что их политика не предусматривает помощи сотрудникам с жильем. Так что мы записались в очередь на аренду одной из новых квартир, которые строились в удобном месте – у рыночной площади. (Гораздо позже я узнал, что эти квартиры на самом-то деле принадлежали колледжу, но мне об этом не сказали.) Когда мы вернулись в Кембридж после лета, проведенного в Америке, то обнаружили, что квартиры еще не готовы.