Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
Вообще, «Ресторан охотников» был довольно небольшой. Длинный, просторный холл, налево — большой зал, направо — маленький, прямо — коридор и уборные, дальше по коридору — кухня и всякие служебные помещения.
«ЭлТелеком» арендовал оба зала, хотя празднество шло только в одном. Маленький зал пустовал. Просто Ремиру не хотелось, чтобы на их празднике присутствовали посторонние лица.
Столы выставили буквой П. Они вместе с Максом традиционно сели во главе. За этим же столом разместились административный директор, финансовый, Влад Стоянов, главбухша и Супрунова. Ремир краем глаза
«Всё, теперь точно — больше ни одного взгляда в ту сторону, — твёрдо сказал себе он. — Смотреть только вперёд или вправо».
А справа заняли места девочки-кадровички, бухгалтерия, плановики, а дальше — не видно.
В качестве ведущего выступал приглашённый артист, плотный, круглолицый, с усиками, в смешном пиджаке и шляпе. Внешне и повадками артист до изумления напоминал куплетиста Бубу Касторского. Наверняка, этот образ и был взял на вооружение, когда создавался собственный. Но вечер вёл этот лже-Буба отменно, тут уж не отнять. Говорил бойко, задорно, острил смешно, причём шутки порой рождал явно вот прямо сейчас, спонтанно, заставляя публику хохотать до слёз. Ну и напаивал всех, как заправский тамада. Улыбчивые официантки только знай себе успевали подносить новые бутылки. Ну и закуски, конечно.
Ремиру нравилось всё: Буба этот с его остротами, еда, вино, кадровички, девчонки из бухгалтерии, Супрунова, даже Стоянов его не раздражал. А на Макса так он вообще взирал, как на самого дорогого сердцу человека. Ну и даже что-то такое ему высказывал время от времени.
Макс на это улыбался, но занудствовал:
— Рем, я тоже тебя люблю, но ты ешь давай побольше. Мясо вон, салаты, сёмгу. Закусывай!
Но Ремир лишь улыбался счастливо и ему, и официанткам, и кадровичкам, и бухгалтерии. А те — смущённо цвели в ответ.
А влево он не смотрел, даже ни разу глаза не скосил. И легко ему было, и приятно.
После парочки иллюзионистов в чёрном, которые глотали огонь, кололи себя ножами и топтались голыми ступнями по битым стёклам, Буба объявил танец живота, и мужская часть заметно встрепенулась.
Девушка, очень худенькая и совершенно славянской наружности, но в восточном костюме двигалась под музыку кругами, раскинув руки, унизанные браслетами, и то плавно, то энергично качая бёдрами. Однако не прошло и пары минут, как слева раздался шум, и вскоре на импровизированную сцену уверенно вышла Лиза. Взгляд слегка косой, но решительный.
— Неправильно она танцует! — заявила во всеуслышание. — Танец живота надо танцевать вот так!
Она неожиданно подняла блузку, подвязав её узлом под грудью и пошла в пляс, оттеснив девушку в пурпурном балади. На миг все смолкли, опешив, потом вдоль столов прокатились смешки. А затем и вовсе открыто захохотали. То тут, то там слышалось: «Блин, она сдурела! Такой живот прятать нужно», «Фу, трясёт жиром», «Позорище», «Сейчас стошнит, но смешно»…
Даже Астафьев, смеясь, бросил:
— Рем, нафига ты тратился на артистов, когда у нас свои такие кадры?
Ремиру, наверное, одному смешно не было. Противно было, это да. Только не от того, что там Лиза исполняла, чем трясла и как выглядела, хотя и он искренне не понимал, зачем она оголила живот. Просто с юности не выносил, когда все смеялись над одним, когда все травили одного, стаей, скопом. Когда видел такое, откуда-то из глубины поднималась горечь и злость.
«Горностаева, поди, тоже смеётся. Это же как раз в её вкусе — все на одного. А тут тем более позорят её недруга».
Он метнул взгляд в ту сторону, где сидела она, но её не обнаружил. Ни Полины, ни Хвощевского вообще не было за столом. Это почему-то ещё больше рассердило. Он наполнил себе рюмку, выпил и поднялся из-за стола.
— Ты куда? — перестал смеяться Макс.
Не отвечая, Ремир прошёл на сцену и присоединился к Лизе. Все вокруг тотчас смолкли. Лиза и сама приостановилась, но глядя, что шеф вдруг тоже стал танцевать, разошлась ещё больше. С его стороны это, конечно, был совсем не беллиданс, а вообще какая-то эклектика, но ведь, главное, от души. А танцевал он всегда хорошо, плавно, раскованно, хоть и только спьяну. Потом, протрезвев, очень сокрушался на этот счёт. Сетовал Максу на бабкины гены и её же дурное влияние — она, мол, была танцовщицей и его, ещё ребёнком, приучила.
Однако на каждом корпоративе он снова и снова всей душой отдавался танцам. Правда, не так рано, как на этот раз, и по велению сердца, а не затем, чтобы прекратить смешки над пьяной дурочкой.
К нему почти сразу присоединился Макс, вытянув за собой какую-то девчонку из коммерческого, вроде новенькую. А Горностаева так и не появилась. И Хвощевский тоже.
Да и плевать на них, думал в который раз Ремир, возвращаясь на место, когда закончился танец.
Абсолютно плевать, говорил себе, произнося очередной тост за связистскую братию.
Плевать, плевать, плевать, повторял, снова танцуя, теперь уже по своему желанию, с душой, с восточной страстью, увлекая за собой женщин и напропалую с ними флиртуя.
Глава 15
После жуткого четверга, прямой угрозы увольнения и, как и следовало ожидать, бессонной ночи со всеми полагающимися атрибутами: самоедством, метаниями, горючими слезами в подушку и фантазиями, как «он бы подошёл, она бы отвернулась…», пятничное празднество виделось чем-то вроде пира во время чумы.
Да и связистом она себя почувствовать не успела и, возможно, не успеет. Но тут она ещё собиралась побороться. Напроситься к нему на приём на следующей неделе и всё объяснить, растолковать. Он ведь не зверь, должен понять. Вон и Анжела вечно твердит, что он, в принципе, понимающий.
Хотя после вчерашнего инцидента, после его уничижительных, хлёстких слов даже представить трудно, как она взглянет ему в глаза так, чтоб со стыда сразу не умереть. И если б не Сашка, она бы, наверное, сама после такого в контору ни ногой. А уж тем более приходить к нему и что-то просить. Но теперь и о гордости, и о стыде, и о всех прочих личных чувствах надо было забыть.