Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
И он знает, что нравится ей, во всяком случае, догадывается, не может не догадываться, если уж по всему офису слухи ходят. Да даже и не в слухах дело, он просто знает и всё. А Полина это чувствует, по взгляду видит, по напряжению, что всегда возникает между ними.
И вот зная про неё, он ведёт себя так? Намеренно делает ей больно? Но почему? Зачем так её мучить? К чему такая жестокость?
Полина щедро плеснула себе в бокал Ле Деньер. Не хотела же пить… Но такой ком встал в горле, что дышать больно.
Однако и вино не помогало. В голове разлилась
Она наполнила ещё один бокал. Нечаянно всхлипнув, выпила и его. А потом ресторанный диджей включил «Под веткой омелы»**, и Ремир ещё откровеннее прижал к себе чёртову бухгалтершу, сцепил руки у неё на талии, низко наклонил к ней голову…
Уж это вынести Полина совсем не смогла. В глазах нестерпимо защипало.
«Какая ж я дура, размечталась!», — снова вырвался предательский всхлип.
Хорошо, что никто не услышал. Надо уходить. Проигрывать тоже нужно уметь, не теряя лица. А если она пробудет здесь ещё хоть чуть-чуть, от этого лица, похоже, и вовсе ничего не останется. Она залпом допила бокал, взяла клатч и вышла из зала.
В холле присела на банкетку. Набрала телефон такси, сообщила адрес.
Не надо было вообще приходить на этот проклятый корпоратив! Ещё и надеяться на что-то. Не вечер, а какая-то пытка. На глаза всё-таки навернулись слёзы.
«Нельзя! Не здесь!», — шмыгнув носом, велела себе она. Но дрожащий плач уже вовсю рвался наружу.
Полина кинулась в уборную, уповая, что там никого нет.
Ну, хоть тут повезло. Глубокое дыхание обычно помогало совладать с собой, но сейчас и вдохнуть толком не получалось. Губы непослушно кривились, горячие слёзы струились по щекам, и чем яростнее она их вытирала, чем отчаяннее приказывала себе прекратить истерику, тем сильнее заходилась в плаче.
Пару минут спустя кто-то зашёл в туалет, и она, зажав ладонью рот, затаилась в кабинке.
И надо же — нервная дрожь стихла, слёзы высохли. Этот кто-то, сам того не ведая, помог ей успокоиться. Точнее, помогла и, сделав всё, что нужно, отправилась веселиться дальше.
И тут же позвонили из службы такси, сообщили, что машина подъехала, ждёт.
Полина посмотрела в зеркало и поморщилась. Ну и ужас! Тушь вокруг глаз размазалась, щёки исчерчены тёмными от слёз дорожками. Глаза лихорадочно горят. Больная, измученная панда. Вот кого она сама себе сейчас напоминала.
Полина пустила воду и тщательно умылась. И затем даже припудриваться не стала. Пусть будет как есть. Всё равно не для кого быть красивой. Ну а что делать со своими чувствами, она разберётся уже дома.
Да, скорее бы очутиться дома. Так что быстро на выход и в такси!
Она торопливо выскочила в коридор. Из зала доносилась «Girl you'll be a woman soon» Оверкилла.
«Он там, поди, с этой… нет, даже думать не хочу», — болезненно поморщилась она, решительно шагая по коридорчику в сторону холла, когда из-за угла вдруг вывернул Ремир.
Это
Долматов тоже явно не ожидал её увидеть. Даже, кажется, вздрогнул слегка в первый момент, а потом так и впился взглядом своим жгучим. Он неспешно двигался навстречу, приближаясь словно неотвратимое препятствие, налетев на которое она разобьётся вдребезги. У неё вдруг возникло странное ощущение обречённости, словно это гибель её неминуемая надвигается. Словно её затягивает в эти чёрные бездны, и вот-вот она попросту утонет с концами. И всё равно не могла отвести глаз, как, похоже, и он.
До столкновения осталось три шага, два, один… Сердце бесновалось, сходило с ума, рвалось из груди. Внутри всё сжалось в страхе, отчаянии и непонятном предвкушении. Они поравнялись и… разошлись.
Но не успела она и вдохнуть наконец — потому что, оказывается, не дышала, не успела почувствовать облегчение и разочарование, как он поймал её за руку, развернул к себе, прижал так тесно, что она почувствовала даже сквозь одежду его крепкие мышцы, горячую кожу. Почувствовала, как обволакивает и одуряет его запах. Почувствовала, как напряжённо и часто вздымается его грудь, как бешено колотится сердце, как будто наперегонки с её собственным.
Одна его рука легла на спину, прижигая, вторая — на затылок, властно, крепко, и захочешь — не сбежишь. Он рвано выдохнул и впился ей в губы отчаянно, неистово, словно наконец-то дорвался. От такого напора у Полины вмиг отказали ноги, а разум заволокло тягучим туманом. И всю её, от кончиков до кончиков, захлестнуло жаркой волной. Мелкая звенящая дрожь не утихала, наоборот, набирала силу, будто пыталась пробиться изнутри наружу.
— Поехали куда-нибудь, — хрипло прошептал он, с трудом оторвавшись от её губ.
Всю дорогу до Новоленино Ремир всё с тем же безудержным пылом целовал её, не обращая никакого внимания ни на таксиста, с ухмылкой косящегося на них в зеркало, ни на надрывающийся сотовый. Целовал он жадно, нетерпеливо, словно изголодался и никак не мог насытиться.
А уж дома, в её квартире, обрушился с такой страстью, что едва дал дойти до разложенного дивана, сметая по пути стулья, журнальный столик, какие-то баночки, склянки, со звоном падающие на пол.
Потом вдруг остановился, часто, шумно дыша. Подхватил её на руки, легко, как пёрышко, прижал к себе крепко, уткнулся носом в макушку, втянул запах, издал хриплый, почти болезненный полустон. Полина сквозь марево дурмана почувствовала, как в груди его дрогнуло, толкнулось… Приоткрыла губы спросить, но он тут же вновь приник поцелуем, отчаянным, выжигающим душу. Внутри всё сжималось, как будто она взмыла ввысь на смертельно-опасном аттракционе, но вдруг сорвалась и летит в пропасть. И страшно, и сладко, и головокружительно, аж дух захватывает.