Моя навеки, сквозь века

Повалей Марина

Я просто не смогла смолчать, когда услышала, что эта женщина ещё не рыдала над телом расстрелянного мужа, что всё можно исправить. Что Павлов будет жить и работать дальше…

А уж когда там, на мосту, он, такой счастливый, всё с той же, чуть одержимой улыбкой рассказывал, что убийства не случилось, я чётко поняла, что все положенные принципы о людях, которые не родятся, законах, которые не примут… всё это идёт на хрен, потому что он может жить. И я в лепёшку расшибусь, чтобы не случилось той войны, из-за которой ему придётся бросить дом и умирать в одиночестве.

Что бы ни случилось, на этот раз мы умрём вместе.

Но прежде, чем умереть, я из кожи вон вылезу, но с хрена-с-два опущу руки.

А так как сутки напролёт нарезать круги у дома этого Слепцова невозможно физически, я занялась делом.

А самое первое из дел у Алисы Кос – добиться учёбы.

За то, как она устроится в моём мире я перестала волноваться почти сразу: эта девушка и здесь чем только не успевала заниматься. Самой главной её проблемой было письмо в моей сумочке, которое, попадись её папеньке, свело бы старика в могилу.

Писало ей руководство бестужевских курсов (1), сообщало, что прошение девицы Кос рассмотрено и они готовы проэкзаменовать её для поступления на историко-филологический факультет.

Надо же: готовы они. Убедились, что девица благородная и платежеспособная. Можно и экзамен устроить. Диковато, что в любое время года можно сдать экзамен и начать учиться, не дожидаясь сентября.

Проблема даже не в высшем образовании, хоть в этом времени, наличие такового у женщины, это скорее и есть больше проблема, чем предмет гордости. Сложность в том, что ни в истории, ни в филологии я ни черта не смыслю. Память Алисы не в счёт. И если уж тратить здесь снова годы на учёбу, то учиться я буду тому, что люблю.

Договориться об экзаменах на физико-математический труда не составило, теперь же предстоит задачка посложнее, и это не экзамен по астрономии и биологии.

Чтобы женщина получила образование, муж или отец должны ей это позволить. Лично.

“Лучше я буду оплакивать твою смерть и ходить к надгробию, чем вынесу позор, что ты сидишь за университетской скамьёй!” – слова Иоганна Кос пространства для манёвра мне не оставляют. Он ни за что не изменит своё мнение.

Но вот фиктивный брак…

Попросить можно какого угодно из тех рабочих крестьян, которых Алиса тайком учит читать и писать. Знать бы законодательство, насколько сложно будет получить развод? О том, чтобы попросить сейчас жениться на мне Василия, и речи не идёт. Если в нём осталось хоть что-то от моего мужа, то плыть к нему в руки нельзя никак. Как и показывать заинтересованность.

У Алисы плана не было. Она и не верила до конца, что осилит поступление.

Пошёл снег и мне только и осталось, что припустить поскорее. Метро здесь пока не придумали, да и мужа и личным водителем пока у меня нет. Собственно, если бы и был, водить ему тут… если только хороводы.

Путь с Васильевского на Гороховую неблизкий.

А вот то, что много времени на раздумья – это минус.

Мысли, мысли, мысли.

В этом мире мне слишком не хватает фонового шума: музыки, сериала, ютуба, в конце-концов.

Вот и думается разное, наедине с собой. Мысли о доме, правильно ли я сделала, что вообще сюда отправилась? Или стоило смириться?

Подставила лицо к небу, ловя крупные хлопья кожей – избавиться от надоедливых мыслей. Ничего не изменить. Это мой мир, моя жизнь. Независимо от того, настанет ли революция, образование мне нужно получить. Положиться на волю случая – авось, повезёт, и меня удачно выдадут замуж… ну нет!

Домой я не пошла. В конце концов, хоть память Алисы и осталась при мне, родственных чувств к её семье во мне не вспыхнуло, а вникнув в их отношения, и подавно…

Миновав конногвардейский манеж, я отправилась прямо, на Исаакиевскую площадь, вместо того, чтобы свернуть к Адмиралтейству.

Метель разыгрывается и словно заволакивает собор серой завесой.

Так странно понимать, что вот он – стоит, а пройдёт сто двадцать лет, сменится страна и не одна, всё поменяется, а он всё так же как сейчас, будет стоять. Феноменально то, что я там, в далёком будущем, в другом совершенно мире так же ходила вдоль него. Хожу и сейчас. В прошлом. Уму непостижимо!

По привычке подняла взгляд, любуясь на своё любимое: попытку увековечить себя в людской памяти. Фронтон над центральным, сейчас, входом в собор, украшает барельеф. И, вроде как, ничего такого нет в том, что какой-то, даже не знаю, какой святой, благословляет очередного римского императора, толпа вокруг кланяется святому, кроме одного – чувачка, который полулежит на чили, а в руке держит миниатюрную модель Исаакиевского собора. Что тут сказать – как строитель – строителю: браво, господин Монферран. Сотни лет пройдут, а обыватели, если случайно задерут голову, вдруг, и озадачатся: что это за хозяин жизни? Ни бог, ни царь над ним не властен!

Любованье – любованьем, но погода ждать меня не будет. Поторопилась дальше, по Малой Морской, на Гороховую, так, чтобы мимо своего дома не проходить.

Вырулила как раз к пятому дому. Он-то мне и нужен!

Анастасия Николаевна, директриса “Невского ангела” (2) как всегда на своём месте: за столом при входе, кутается в пуховый платок:

– Алиса Ивановна! Голубушка!

Обмен реверансами и я уже бегу во двор в маленькую дворницкую, где меня ждут ученики.

Вошла в маленькое, светлое помещение, раздеваться не стала. Этот Питер не отличается теплом домов. Лишь расстегнула верхнюю пуговку шубы.

Ученики мои, только я вошла, как испуганные воробьи, бросились врассыпную от газеты, над которой нависали.

– Ну и шустрая же наша барышня! Сейчас помереть! – сиплый, надсадный голос Прокофия.

– Как не шустрить? – ответила себе под нос, уже смахивая крошки со стола, морщась от запаха, теперь-то я знаю: малороссийской чесночной колбасы. – Жена гостинец передала? – Прокофий, молодой и крепкий мужчина, лет тридцати, довольно кивнул. – А что у вас там за чтение такое? – немного покоробило, что, стоило мне войти, они попытались спрятать газету. С Алисой они читали и обсуждали их вместе.