Моя навеки, сквозь века
Шрифт:
Женщина не видит, что она, почитай, раздета, челядь, прохожие, лающие собаки…
– Коля! Папу убивают!
Не замолкает ни на миг, кричит, все слова её, беспрерывно повторяясь, слились в один животный крик.
– Успокойтесь! Ради Бога! Опасность миновала, – попытался капитан, но она, словно, и не слышала.
– Елена! Уймись немедленно! Всё обошлось! – гаркнул Владимир Петрович и её как обрубило вопить, она бросилась к нему на грудь и громко зарыдала.
– Тьфу ты… – ругательство от призрака матроса прозвучало
Василий не подал виду, что услышал. Он не сомневался, призрак проследует на допрос за товарищем, а когда тот расскажет всё, то можно будет и с неживым поговорить.
Террористы, хоть живые, хоть мёртвые, всё одно – идейные. И этот оказался идейным, уже потом, после приговора и казни Николая Егорова, одного из организаторов Кронштадтского восстания и неудавшегося убийства Павлова, товарищ этот так и не заговорил.
– Нам нужно серьёзно поговорить! – провозгласила Алиса, глядя вниз, на базар на льду Фонтанки, стоя у Аничкового моста.
Кто бы объяснил Василию, отчего при этих словах ему сделалось так нехорошо? Сразу как-то неприятно сжалось в животе, в дурном предчувствии.
– Чинят-чинят, никак не починят, – пробухтел Василий, понимая, что просто оттягивает неизбежное. Сейчас она скажет, что знать его не хочет, что дела у него опасные…
– Мы должны сотрудничать, – бревно, которое рабочие передавали из рук в руки на переправу по льду выскользнуло у строителя с рябым лицом и скатилось через призрак молодой девушки, бродящей туда-сюда по льду. Не иначе, как под его, Василия, взглядом. – Мы совершили невозможное! Вместе! – тут же принялась пояснять она, – вы только представьте, сколько всего мы сможем сделать! Как много изменить! Мы спасём вас, в смысле, всех…
Она снова болтала. Болтала свои глупости, то срываясь на крик, то едва шепча, а он, штабс-капитан гвардии Василий Александрович Слепцов, ничего не мог разобрать, кроме того, что теперь вместе они дела какие-то делать будут… и такое редкое для Петербурга солнце сегодня светит так, как светило, когда он бывал зимой в Брянской губернии, и так… живо становилось на душе, и он улыбался, улыбался…
Дело второе. Лишённого гражданских прав, ссыльного без сроку в Сибирь Л. Д. Бронштейна.
6 января, 2027 года, Санкт-Петербург.
Алина Петровна Слепцова.
– Ты точно дойдёшь? Уверена? – я рассмеялась на один и тот же, третий раз звучавший вопрос мужа.
– Уверена, – чмокнула Васю в щёку. – Тут идти-то, пройдёмся, пиши водителю.
Вася набрал сообщение Сергею, под моё мурлыканье ему на ухо: Вася-Вася-Василёк… собственного сочинения песня, между прочим!
– Алин, на каблуках, – поцокал он языком, резко останавливаясь у книжного, – постой, детка, что-то мне нехорошо…
Муж принялся
– Вася, Вась… Боже мой! – заорала я, вынимая из кармана телефон. – Господи, как позвонить в скорую? Вася? Вася!
Телефон выпал из рук.
Ничего не вижу из-за слёз, а реальность ходит ходуном.
– Позвоните в скорую! – проревела, хватая Васю за плечи, падая на колени возле него. – Вася? Что? Милый, родной, что болит…
– …
Ничего не сказал! Пытался, но не смог.
Упал! Закрыл глаза и упал! Прямо на тротуар. Мимо шли люди, кто-то подходил, что-то говорил, как сквозь тяжёлый вакуум до меня долетали звуки…
– Отпусти его, – мужской, очень звонкий голос раздался рядом и я увидела молодого парня, блондина, присевшего рядом со мной на корточки. – Ты не даёшь ему уйти, отпусти, я помогу, – он попытался взять меня за руку, но я резко дёрнула ладонь на себя.
– Мне не нужна помощь! Мне нужен мой муж!
Я вопила, но как ни странно, на нас никто не реагировал, скорая давно уехала, оставила после себя бумажку в моих руках.
– Его время кончилось, – такой же брюнет, с идеально-красивым, добрым лицом, присел по другую сторону от меня, – ты должна отпустить, пожелай ему покоя, захоти этого всем сердцем и мы проводим душу…
– Нет! – я покачнулась, резко вскочив на каблуках, – где мой телефон? Водитель. Я сейчас поеду туда, я никогда его не отпущу, слышите?
– Мы можем помочь тебе, облегчить тяжесть потери…
– Пошёл ты на хрен со своей помощью! Не смей меня трогать! – он опять тянет свои руки, улыбаясь, как блаженный. Почему-то самым важным сейчас мне видится не дать ему меня коснуться, словно он может забрать не только боль, но и память, желание бороться.
– Алина, – блондин тоже встал, показывая мне голые ладони, жестом: “не трогаю”, – Василий умер, пришло его время, ты не можешь его вернуть, никак, твоя эгоистичность держит его душу здесь, не даёт ему уйти.
– Нет.
– Вот же шь! – без огонька ругнулся брюнет. – Просто смирись. Всё, теперь ты вдова, жизнь не заканчивается…
– Пошёл на хрен!
Они просто не понимают, что говорят.
Они, другие, никто… никто не знал такой любви, какую знала я. Ни одну женщину так не любили и не боготворили, как меня мой муж. Без него…
– Мне нечего здесь делать без него, заберите и меня, – я глянула на Невский, по которому даже ночью неслись машины и уже знала решение: если они сейчас отказываются…
– Есть… один… вариант… – очень несмело начал блондин, боязно глядя на брюнета.
– Валяй! – он махнул рукой и скрестил руки на груди. – Ну и упрямая же ты баба, Алинка.