Моя Оборона! Лихие 90-е
Шрифт:
Я вскочил и ударился головой о потолочную обивку салона машины. Глубоко дыша, уселся на месте, стал торопливо ощупывать бок. Тело было сухим. Быстро расстегнул дутую кожанку, в полутьме задрал вязаный свитер, оголив поджарый торс. Ран не было.
— Что? — Проговорил я странно моложавым голосом.
Автомагнитола разрывалась песней группы НА-НА: Ай, где же счастье словно талый снег? Где же, Фаина, твой серебристый смех? Прячешь ты глаза от меня…
— Что за черт? — Проговорил я в недоумении.
В следующее мгновение в голове щелкнула новая очень яркая мысль: «Я чувствую
— Холодно… — прошептал я, — ногам холодно…
Сам не свой я дернул крючок автомобильной двери и выбрался наружу. Замерзшая слякоть захрустела под… ногами. Изумленный я сделал несколько шагов. Это было невероятно… Просто незабываемо!
— Какого… черта? — Сглотнул я, а потом стал осматривать руки, ощупывать свое тело. Молодое тело. Ни живота, появившегося с возрастом, ни боли в суставах, которая стала следствием долголетних тренировок в зале. Ничего этого не было.
Я торопливо опустился к боковому зеркалу заднего вида, под светом уличного фонаря попытался рассмотреть свое лицо.
— Как? Я же умер, — прошептал я.
Я же умер минуту назад! Но сейчас на меня смотрел… я сам! Только моложе лет на тридцать: яркие, решительные глаза молодого амбициозного человека, волевой подбородок, тонкие губы и короткие черные волосы с легкой челкой на высоком лбу.
— Я что? Сплю? — Прошептал я, или я… спал, и вся эта жизнь старого инвалида в коляске была одним сплошным кошмаром?!
Тогда я огляделся. Морозная ночь, одинокий уличный фонарь. Моя собственная пятерка жигулей одиноко стоит у тротуара. Вот только купил я ее подержанной в середине девяносто второго года, а потом быстро сменил на другую машину. Какого хрена творится?!
За тротуарами темным массивом развернулся закрытый рынок. Только маленький зеленый вагончик-ларек подсвечивал пешеходный путь. Возле оконца ларька притаптывал от холода какой-то парень.
Внезапно на запястье что-то пикнуло. Я вскинул руку, чтобы глянуть, что это такое. Когда одернул куртку, меня встретили золотистые в свете уличного фонаря часы Монтана. Мои часы Монтана с орлом на задней крышке… На циферблате можно было разглядеть время: восемь ноль, ноль, и календарную пометку «Fri», то есть пятница. Зажав левую верхнюю кнопку, я увидел дату и месяц: двенадцатый день второго месяца.
— Двенадцатое февраля… — Проговорил я как завороженный. — А год?
Словно пьяный, я пошел к ларьку и тронул парня, что там стоял, за плечо.
— Эй, друг, — позвал я. — Какой щас год?
Мужчина вздрогнул и обернулся.
— Витя, ты чего? — Удивленно глядя на меня, спросил Саня Шелестов.
Глава 2
Это был Шелестов. Молодой, худощавый, одетый в дубленку, высокую меховую шапку и красный шерстяной шарфик. Шелестов обернулся ко мне, держа пакет с какими-то пирожками.
— Витя, ты чего, В смысле, какой год?
Вот он. Тот самый человек, из-за которого жизнь моя и моих друзей пошла под откос. Тогда почувствовал я такую злость, которая могла мной завладеть только в молодости.
Видя мой тяжелый взгляд, Шелестов переменился в лице, испугался.
— Февраль девяносто третьего, — проговорил он полушепотом.
Когда увидел Шелестова, красная пелена застила мне глаза. Все потерял я из виду, кроме напуганного белокожего лица Александра Шелестова. Что-то, над чем я давно уже взял верх в силу возраста, победило меня.
Я стиснул зубы и в следующий момент схватил Сашу за пушистый ворот куртки. Бабахнул его спиной о стенку железного ларька так, что Шелестов выронил пакет с пирожками.
— В-витя! — Хрипло вскрикнул Шелестов, когда мы замерли, глядя друг другу в глаза.
— Э! Вы чего там?! — Выглянула из окошка продавщица. Я не обратил на нее внимания.
— Витя… Т-ты… чего? — Пробормотал Шелестов. — Что на тебя нашло?..
В глазах его блестел настоящий ужас. А еще, сейчас он был прав: что-то на меня нашло. Что-то странное. Отведя взгляд от лица Шелестова, я силой воли подавил в себе желание просто придушить его прямо там. Отпустил Александра, отступил на шаг.
Испуганно глядя на меня, он остался прижиматься к стенке.
— А ну, идите отсюда! А то позову сейчас кого надо! — Закричала на нас продавщица из ларька. — И духу вашего тут не будет!
— Тихо-тихо, — сказал я, взяв себя в руки. — Нормально все, теть. Пирожки, вон, уронили.
Продавщица показала нам побелевшее от страха лицо, потом, забормотав что-то невнятное, спряталась за окошком ларька.
— Да-да, все хорошо, — отдышался Шелестов. — Эт я за пирожками нагибался и на! Прямо головой об стенку!
Он растерянно рассмеялся. Но продавщицы и след простыл. Она укрылась где-то в недрах своего вагончика.
— Что с тобой, Витя? — Спросил Шелестов полушепотом.
А я и сам медленно осознавал, что же со мной происходит. Лишь две минуты назад я умирал в луже собственной крови, а теперь все это: моя старая машина, песни из девяностых по радио, часы Монтана, которые я носил с девяносто первого по, где-то, девяносто четвертый… Неужели я умер и попал?..
Оставив Шелестова в ожидании, я просто огляделся. Армавирская улица Мира — одна из главных улиц в городе. Полная выбоинами, без разметки, грязная, она уходила куда-то вдаль и терялась за поворотом, между низкоэтажной застройкой. Всюду на электростолбах висели фонари, часть из которых не работала. У дороги с одной стороны протянулся тротуар, с другой — большая пустая стоянка. Вдоль тротуара ларьки и торговые лавочки. Их обшарпанные изношенные вывески смотрели на грязную дорогу. На ближайшей лавке витиеватыми буквами написано: «Парикмахерская Елена».
Над головой и немного за спиной пролегает высокий мост через железную дорогу. Старый, давно не ремонтировавшийся, снизу он выглядел как скелет огромного существа: обшарпанные колонны, крошащиеся от времени перекрытия.
Когда за спиной проехала машина, я обернулась. Это бежала по Мира одинокая белобокая восьмерка.
В изумлении я тронул свою щеку. Показалось мне на миг, что это все сон, и сейчас я не почувствую кожи своего лица. Однако я почувствовал.
— Ты чего застыл? Заболел, что ли? — Озаботился Шелестов. — У нас же сегодня важный день ты че? Мы к Злобину едем.