Моя последняя ложь
Шрифт:
– Ну ладно, ладно, – я испускаю тяжелый вздох прямо в тарелку, и стол заволакивает паром. – За последние полгода я ничего не написала.
Марк пораженно смотрит на меня, будто не верит сказанному:
– Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Значит, ты зашла в тупик.
– Хуже.
Я рассказываю ему все. Говорю, что могу писать только девочек. Что отказываюсь терять их в битве с лесом и диким плющом. Что я смотрю на белый холст день за днем и пытаюсь создать что-то еще.
– Ну хорошо, ты помешалась на этой теме.
– Именно, – отзываюсь
– Не хочу показаться бесчувственным. И обесценивать твои эмоции не хочу. Я понимаю, твои ощущения – это твои ощущения. Я не понимаю другого. Почему спустя пятнадцать лет тебя преследует случившееся в лагере? Ты же толком и не знала этих девочек.
Мой психотерапевт говорит то же самое. Да и как будто я не в курсе, что очень странно фиксироваться на событиях пятнадцатилетней давности. Я была знакома с ними всего две недели.
– Мы дружили. Мне плохо от того, что с ними случилось.
– Тебе плохо, или ты чувствуешь себя виноватой?
– И то, и то.
Я последняя видела их. Я могла остановить их, сказать, чтобы они не ходили туда, куда собрались, чтобы они не делали этого. Я могла доложить Френни или вожатой сразу после того, как они ушли. А я пошла спать. Я до сих пор помню слова Вивиан, они звучат у меня в голове.
«Ты еще слишком мала для этого, Эм».
– И ты боишься, что почувствуешь себя еще хуже, если примешь предложение Френни.
Вместо ответа я тянусь за бокалом, и в вине возникает мое трепещущее отражение. Я утыкаюсь в себя взглядом, пораженная. Неужели я и правда кажусь настолько грустной? Должно быть, да. Марк смягчается и говорит:
– Это естественно. Твои друзья погибли.
– Исчезли.
– Но они мертвы, Эмма. Ты же знаешь это? Самое худшее уже произошло.
– Есть кое-что похуже смерти.
– И что это?
– Неведение, – отзываюсь я. – Именно поэтому я рисую девочек. Но я больше не могу. Мне нужно жить дальше.
У меня есть еще несколько секретов. Марк знает основное, но многие детали я от него скрыла. Подробности о том, что происходило в лагере. То, что случилось после. Причину, по которой я всегда ношу браслет с птичками, стучащими друг о друга, если я двигаю рукой. Я не могу произнести все это вслух, потому что не хочу встречаться лицом к лицу с правдой.
Наверное, кто-то скажет, что я вру Марку. И всем остальным. Но после двух недель в лагере «Соловей» я поклялась никогда больше не лгать.
Я использую совершенно другую тактику. Я недоговариваю.
– Тем более стоит поехать. – Марк тянется ко мне и сжимает мои руки в своих.
Его ладони покрыты мозолями, а пальцы исчерчены шрамами. Так выглядят руки человека, который всю жизнь проработал поваром.
– Возможно, именно там ты поймешь, как начать писать что-то еще. Ты же знаешь, что иногда нужно пройти по всем кругам ада, чтобы выбраться наружу.
После ужина я возвращаюсь в лофт и стою перед пустым холстом. Его белизна расстраивает меня вот уже несколько недель. На холсте пустота, призывающая меня ее заполнить.
Я беру старую грязную палитру. Смешиваю краску, окунаю кончик кисти и заставляю себя нарисовать хоть что-нибудь. Что угодно, но не девочек. Я прикасаюсь к холсту. Ворсинки оставляют след.
Я отхожу на шаг назад и смотрю на мазок. Он желтый и слегка закругленный, похож на расплющенную букву S. Я понимаю, что это изгиб волос Вивиан, они развеваются по ветру, потому что она бежит. Ошибиться невозможно.
Я хватаю тряпку, пропахшую терпентином, и вытираю желтую краску до тех пор, пока от нее не остается лишь неясное пятно. Из моих глаз текут слезы. За последние месяцы я написала пятно.
Это просто жалко. Я жалкая.
Я вытираю глаза и замечаю что-то краем глаза. Окно. Движение. Вспышка.
Светлые волосы. Бледная кожа.
Вивиан.
Я вскрикиваю и роняю тряпку, хватаюсь за браслет пальцами правой руки, прокручиваю его, и птички отправляются в полет. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть Вивиан.
Это не она.
Это мое отражение в темном окне. Я выгляжу напуганной, слабой и забитой.
Я потрясена. Потрясена, потому что девочки никогда не покидают моих мыслей и моих картин, несмотря на то что смысла в этом нет никакого. Спустя пятнадцать лет у меня все та же информация. После исчезновения девочек я всем сделала хуже: Френни, ее семье, себе самой.
Я наконец-то могу все изменить. Даже малейшая зацепка мне поможет. Она не отпустит мне грехи, но я наконец смогу с ними жить.
Я отворачиваюсь от окна, беру телефон и набираю номер, напечатанный на элегантной визитке Френни. Попадаю на автоответчик. Лотти предлагает мне оставить сообщение.
– Это Эмма Дэвис. Я подумала над предложением Френни провести лето в лагере «Соловей». – Я делаю паузу, не веря, что произнесу вслух следующую фразу. – Я согласна.
Я сбрасываю, чтобы не передумать. И мне все равно хочется позвонить и отказаться. Я вожу пальцем по экрану, но звоню Марку.
– Я еду в лагерь.
– Рад, что сумел тебя уговорить. Закрыть гештальт – неплохая задача, Эм.
– Я хочу их найти.
Марк молчит. Я представляю, как он несколько раз моргает и запускает руку в волосы. Он всегда так делает, когда растерян.
– Я знаю, что сам говорил, что ты должна поехать, но вот это не лучшая мысль.
– Именно поэтому я еду.
– Послушай, давай мыслить логически. Что ты собираешься найти?
– Не знаю. Наверное, ничего.
Уж конечно я не найду Вивиан, Натали и Эллисон. Они буквально исчезли без следа, поэтому я даже не знаю, где начинать искать. Кроме того, территория просто огромна. Да, сам лагерь небольшой, но его окружают земли Харрисов. Шестнадцать квадратных километров лесов. Пятнадцать лет назад девочек искали сотни людей. Мне нечего противопоставить этому числу, я их не найду.