Моя прекрасная убийца [Сборник]

Уэллс Тобиас

Она была оглушена, растеряна, убита.

— Что же мне делать? — еще раз тупо повторила она, а потом спросила: — Когда вы уезжаете?

— В понедельник, — ответил он. — В Шотландию. На три недели.

Он специально подчеркнул последнее предложение, чтобы не возникло никаких недоразумений. «Грустно только одно — что она не слишком интеллигентная женщина», — подумал он, когда мыл руки в кухне. Разумеется, она способна заваривать чай и очищать кисти, но — не больше того.

— Вы сами должны устроить себе отдых, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — Съездите с Джонни на экскурсию

по реке. Или куда-нибудь еще.

Никакого ответа. Она только безнадежно пожала плечами, все так же глядя в одну точку.

На следующий день, в пятницу, он закончил все дела на работе. Получил деньги в банке — столько, чтобы заплатить ей за три недели вперед. Подумал — и позволил себе добавить еще пять фунтов на всякие непредвиденные расходы.

Когда он появился на Болтинг-стрит, Джонни сидел на своем прежнем месте — на крыльце, привязанный к железке для чистки грязи с обуви. Странно. Последнее время мадам Кауфман отказалась от этого. Когда Фентон вошел в подвал, он не услышал, как обычно, музыки из репродуктора. И дверь на кухню была закрыта. Он отворил ее и заглянул внутрь. Дверь в спальню тоже была закрыта.

Он крикнул:

— Мадам Кауфман!.. Мадам Кауфман!

Она ответила не сразу, а когда ответила, голос ее звучал глухо и еле слышно.

— Что такое?

— С вами что-то случилось?

Пауза. Потом:

— Я не слишком хорошо себя чувствую.

— Жаль. Я могу вам чем-то помочь?

— Нет.

Ну, вот, начинается мелодрама. Конечно, выглядела она всегда неважно, но про болезни свои еще ни разу речи не заводила. Чай не заварен. Даже чашки не поставила.

Он положил на кухонный стол конверт с деньгами и громко сказал:

— Я принес деньги за комнату. В общей сложности двадцать фунтов. Почему бы вам не выйти и не купить что-нибудь? Такая прекрасная погода. Свежий воздух вам бы не повредил.

Веселый, непринужденный тон — лучшее средство против мелодрам. Смешно. Она думает, что ей позволено действовать ему на нервы.

Он прошел в свою мастерскую, громко насвистывая, и с удивлением заметил, что здесь все находится в том же виде, как он оставил вчера вечером. Кисти грязные, приклеились к палитре. Да убирала ли она вообще? Никаких следов уборки. Ну, это уж слишком! Он-то ведет себя честно, деньги положил на стол в кухне. Ему не в чем себя упрекнуть. Правда, про отпуск говорить не стоило. Тут он дал маху. Надо было просто послать деньги по почте и приписать, что он уехал в Шотландию. А тут на тебе… Капризы, сцены, полное забвение своих обязанностей! Разумеется, все потому, что она иностранка. Доверять им никогда нельзя.

С палитрой и кисточками он вернулся на кухню, стараясь производить побольше шума, чтоб она слышала. Пустил воду сильной струей. Вот, мол, приходится все делать самому. Специально позвякал чайной чашкой и блюдцем. Из спальни — ни звука, ну и черт с ней, пусть сидит и дуется, как мышь на крупу.

Он снова прошел в свою импровизированную мастерскую, попытался писать автопортрет, но так и не смог сконцентрироваться по-настоящему. Все было без толку. Картина оставалась мертвой. Это же надо! Все-таки испортила ему день. Он промаялся еще немного и бросил. Кончил на час раньше обычного, даже больше. Раз она ничего не стала делать вчера вечером, теперь и подавно пальцем о палец не ударит.

Все так и останется на три недели.

Прежде чем убрать картины в угол, он расположил их в ряд, прислонив к стенке, и попытался представить, как они будут выглядеть на выставке. Что ни говори, а бросаются в глаза, не обратить внимания на них невозможно. И есть в них что-то… что-то такое, что объединяет всю серию. Что-то общее. Он вряд ли мог объяснить, что именно. И ничего удивительного. Ведь невозможно со стороны взглянуть на свое собственное творчество. Но вон тот портрет мадам Кауфман, к примеру — где у нее якобы рыбий рот — действительно примечателен… Наверное, из-за глаз. Такие пустые, без всякого выражения, огромные глаза. Портрет определенно хорош. Он просто знал это. И незаконченный автопортрет — портрет спящего человека — тоже не лишен достоинств.

Он усмехнулся своим мыслям, представив, как скажет когда-нибудь, проходя с Эдной мимо одной из маленьких галерей на Бонд-стрит:

— Слышал, здесь выставка одного художника из новых. Очень спорные картины! Критики до сих пор никак не выяснят, кто он — гений или сумасшедший. Зайдем?

А Эдна:

— Что это с тобой? Ты наверняка впервые в жизни зовешь меня на выставку.

О, какое ощущение своей силы, своего триумфа! А потом, когда он все объяснит, — восхищение в ее глазах. Она поймет, что ее муж после всех этих серых лет все-таки стал знаменитым. Он специально хотел, чтобы она пережила потрясение. Нужен только сюрприз. Вот именно! Сюрприз — и потрясение…

Фентон обвел взглядом хорошо знакомую комнату. Потом составил картины, одну за другой, снял с мольберта и убрал автопортрет, очистил от красок палитру и кисточки и завернул все в бумагу. Если после возвращения из Шотландии он решит перебраться отсюда — после идиотского поведения мадам Кауфман это единственный выход — все уже будет собрано. Останется только вызвать такси.

Он закрыл окно и дверь. Сунул под мышку сверток со своими «еженедельными отходами», как он их назвал в шутку — наброски, эскизы и все такое — и еще раз зашел на кухню. Дверь в спальню по-прежнему была закрыта.

— Я ухожу! — крикнул он. — Надеюсь, завтра вам будет лучше. Увидимся через три недели!

Он заметил, что конверт с деньгами с кухонного стола исчез. Ага! Значит, не так уж она и больна…

За дверью раздался какой-то шорох, и через несколько секунд она приоткрылась. Он увидел в щель только лицо женщины — и был потрясен. Она была похожа на призрак. В лице ни кровинки. Волосы — как солома, торчат во все стороны. Наверное, не причесывала их с утра. Он успел заметить, что вместо юбки у нее вокруг талии обернуто одеяло. Она была в шерстяной кофте, хотя день выдался жаркий, а в подвале стояла духота.

— Вы уже были у врача? — спросил он, испытывая что-то похожее на сострадание.

Она покачала головой.

— Я бы на вашем месте показался врачу. Выглядите вы действительно неважно.

Он вспомнил о Джонни, который все еще сидел привязанный на крыльце.

— Мне принести сюда Джонни?

— Пожалуйста, — сказала она.

Глаза у нее были, как у замученного вконец животного. Он почувствовал себя неловко. Ему вдруг показалось, что будет непросто взять и уйти, оставив ее в таком состоянии. Но что он мог сделать, спрашивается?