Моя Прелесть

Варко Эн

Окна вспыхнули мягко желтым, послышались шаркающиеся шаги и родной сердитый голос вопросил:

– Чего надо?

Ох, как я обрадовалась! Мое временное помешательство закончилось. Мир стремительно приобретал привычные и родные очертания. И пусть я получу нагоняй. Пусть! Главное, я дома.

– Марь Иванна, это я, Кристина Мерлина из 315, – привычной скороговоркой заныла я. – Пробка такая жуткая, Марь Иванна. Опоздала я.

– Ты по жизни, Мерлина, в пробке, – непреклонно отчеканили мне в ответ.

– Ну, Марь Иванна, – еще горше застенала я. – На улице дождик. Хо-олодно.

Лязгнул

замок, и дверь открылась. Я радостно нырнула в проем теплого желтоватого света и счастливо выдохнула. Все было, как всегда: с левой стороны – стойка, маленький телевизор и стеллаж с ячейками для ключей; с правой – просторный холл с домашними цветами в кадках и казенными стульями; впереди – желанный коридор и Мария Ивановна как несокрушимая преграда на пути в теплую постельку. Она стояла, широко расставив ноги и подперев руками бока, и очень неодобрительно взирала на меня. Впрочем, это ее обычное выражение лица. Иногда она выдавала такие фортели – мама не горюй. Очень пожилая дама умела внести оживление в наше скромное житие. Но при всем при этом у нее была ахиллесова пята, о которой она даже не подозревала. А мы знали и безжалостно этим пользовались. Секрет этот бережно передавался из поколения в поколение: Мария Ивановна больше всего на свете боялась понести ответственность за чрезмерную верность долгу. Что приедут бравые парни на воронке и вопросят так строго:

«А почему вы, Мария Ивановна Сергеева, довели до смерти комсомолку, активистку, отличницу Кристину Константиновну Мерлину? Может, у вас есть какие-то обиды на Партию?». Конечно, я не комсомолка, но подозреваю, Марь Иванна об этом не знает. Она застряла где-то на рубеже 50–60-х годов. И не активистка я, уж точно. Но и это ей неведомо. В общаге пять этажей, на каждом по двадцать комнат, в каждой комнате по три-четыре студента. Итого в среднем (если вычесть подсобные и сдаваемые в аренду помещения) получаем около трехсот мучеников науки. Вот откуда ей знать, кто из нас кто? Главное действовать нужно на ее психику мягко, не пережимая гайки, чтобы у Марь Иванны не вступила в силу вторая ее ипостась: «На понты берете, гады! Думаете, я вас боюсь?!? Да ни фига я вас не боюсь! А ну, пошла в дождь, шпана малолетняя!»

Поэтому, я действовала тактично. У меня всегда это лучше всего получается. Войдя в холл, я долго и тщательно вытирала ноги о коврик, подкашливала и шмыгала носом. Короче, как могла, изображала умирающую лебедь.

– Простите, Марь Иван. Я больше так не буду, – полным раскаяния голосом произнесла я.

Тетка с проплешиной на голове и ярко рыжими концами волос, закрученными в хлипкий пучок, в ответ недоверчиво хмыкнула, но смилостивилась:

– Все вы так говорите, Мерлина. Давай уж. Иди. Да скажи вашим с третьего – не угомонятся, милицию вызову.

«Милицией» Марь Иванна стражей закона по старинке называла. Никак врубиться не может, что мы уже несколько лет – прогрессивное демократическое общество. Но, кстати, на тревожный звонок имела полное право. Заунывное многоголосье сверху довольно слажено выводило «Ой, то не вечер, да не вечер…».

– Скажу, Марь Иванна, – бодро соврала я.

Не вызовет. Она стражей закона как чертей боится. Говорила же насчет ее ахиллесовой пяты.

Я

уже собралась было топать наверх, как уловила некое движение под ногами. Мое зрение опять стало, как и было всегда, средней степени паршивости. Поэтому я прищурилась, силясь разглядеть, что это.

– И-и-и! – тонкий противный визг вырвался из меня.

Я вскочила на стул, с ужасом взирая на рыжих и усатых, деловито ползающих по ковровому покрытию.

– Мерлина! А ну прекрати визжать и мебель мне портить! – гаркнула Марь Иванна.

– Т-тараканы. Живые, – простонала я. Я их до смерти боюсь.

– Что ты, милочка, – возмутилась старуха и добавила с гордостью. – У нас приличное заведение. Дохлые. Нам их на днях «Формальдегид&Ко» презентовал. Для уборки помещений. Спонсорская помощь. А то от вас, грязнуль, у Ларисы Петровны давно руки опустились… А ну слазь, сказала, со стула, Мерлина, а то Ларисе Петровне расскажу, как ты тут беспедельничаешь!

Угроза на меня подействовала. Лариса Петровна – это наш комендант. Еще одно исчадье ада, время от времени омрачающее нам жизнь. Но, в отличие от Марь Иванны, относится к высшей нечисти, поэтому договориться с ней очень сложно.

Аккуратно прижимая раздувшийся рюкзачок как щит к груди, я двинулась к коридору. Тараканы резво рассыпались в стороны от моей поступи, а потом дружно стекались к тому месту, где только что находились мои кроссовки. Вообще, весь мой путь от дверей до конца холла можно было проследить по рыжим шевелящимся холмикам. Я отвернулась и поспешила к себе.

Чем выше я поднималась по лестнице, тем становилось темнее, а прочувственные завывания делались все громче. «Догорай, гори моя лучина, догорю с тобой и я», – старательно выводили голоса. Вот уже и бренчание гитары начало пробиваться сквозь хор. Мое зрение больше не радовало в темноте сверхвозможностями, поэтому приходилось ступать осторожно. Зайдя на свой этаж, я от ужаса остолбенела. В середине коридора оранжевым огнем горели глаза. Много глаз. Я попятилась назад на лестничную площадку и заорала, натолкнувшись на кого-то. Хор смолк, а мне в лицо ударил сноп белого света.

– Блин, Крис, ты чего так пугаешь!

Валька Будейкин замахал фонариком и закричал:

– Именинница, наконец, пожаловала.

И подтолкнул меня вперед. Ох, я не знала, плакать мне или смеяться. Это надо же было так перепугаться, чтобы огни свечей принять за глаза мутантов. Хотя с другой стороны, судя по очень и очень нетрезвым рожам, может, я и не совсем ошибалась.

Янка сидела на полу в обнимку с каким-то парнем, которого я не знала. Как, собственно, и половину присутствующих здесь. Похоже, наша частная вечеринка переросла в нечто гораздо большее.

– Ну, и зараза ты, Кристи… ик, – возмутилась Янка. – Я готовила, старалась, а ты взяла и смылась.

– Штрафную имениннице! – провозгласил ее кавалер под одобрительный вой собравшихся.

Он с трудом поднялся на ноги, держа в одной руке пластиковую бутылку, а в другой рюмку. Ярик Маслов с пятого этажа, известный балагур, пьяница и любимец девчонок, начал негромко наигрывать на гитаре марш. Остальная братия принялась тихонько отбивать руками-ногами темп и приговаривать зловещим шепотом: