Моя профессия
Шрифт:
Какой же должна быть эта кукла?
Маленькая кукла, надевающаяся на три пальца, вряд ли сможет произнести какой-нибудь монолог или спеть романс. Такие куклы все-таки лучше всего играют вдвоем, когда у них есть возможность общения. Значит, если делать медведя, то надо делать большого, воспользовавшись системой куклы на голове, то есть такой, как моя певица.
В комиссионном магазине я купил два старых горностаевых палантина. Из них была сделана голова белого медведя и две его лапы. Так как моя собственная голова помещалась в медвежьей шее, то эту шею пришлось только сзади сделать из горностая, а спереди из марли с нашитыми на нее белыми буйволовыми волосами.
Медвежий рот был сделан подвижным. Нижняя челюсть соединялась тесемками с моим подбородком, и поэтому когда я пел, то медведь абсолютно синхронно с моим пением раскрывал свой рот.
И несмотря на то, что из-за ширмы высовывалась только медвежья голова и лапы, казалось, что сзади ширмы в полный рост стоит живой полярный медведь. Но не страшный, не злой, а трогательный и лиричный. Это уж, вероятно, свойство медвежьей наружности.
О чем же мог петь или говорить этот медведь? Как он мог встречать «папанинцев», раз он полярный, а именно с полюса-то они и уехали. Значит, он мог только провожать, да к тому же провожать с грустью, так как по всему своему виду он был явно положительным медведем. Ему не могло быть весело оттого, что люди его покинули.
На первый взгляд все это противоречило той теме – встрече друзей, – которую я собирался сделать темой номера. Выходило так, что в поисках выразительных средств для решения этой темы, в поисках формы я зашел в тупик и мне надо либо отказаться от куклы белого медведя, либо ради удачно сделанной куклы, ради формы менять тему на прямо противоположную. Но это только на первый взгляд.
Я нисколько не испугался того, что медведю надо было сочинить монолог прощанья вместо монолога встречи. Наоборот, я обрадовался этому как находке, облегчающей дальнейшую работу над формой номера. Ведь номер-то должен быть смешной, значит, медвежья грусть расставанья будет восприниматься как «мнимый сюжет», нескрываемо противопоставленный реальной радости встречи, и от этого тема встречи станет только выпуклее.
Вместе с писателем Владимиром Поляковым мы перефразировали слова старого «петербургского» романса. Первые четыре строчки этого романса такие:
Глядя на луч пурпурного заката, Стояли мы на берегу Невы. Вы руку жали мне... Промчался без возврата Тот сладкий миг! Его забыли вы...В переводе на язык белого медведя, вернее, медведицы эти строчки звучали так:
Глядя на луч полярного заката, Сидели мы у самой кромки льда. Вы лапу жали мне... Промчались без возврата Часы любви. Исчезли навсегда.А раз это уже не медведь, а медведица, и раз она обращается к одному человеку, а не ко всем четырем, то естественно, что, во-первых, этот человек – начальник экспедиции Папанин, а во-вторых, что и продолжать надо в любовно-лирическом стиле. Продолжение получилось такое:
ЗакатНо пока все это делалось – выдумывалось, писалось, пока покупался мех и выкраивались лапы, – стало ясно, что я не успею сделать номера к приезду экспедиции в Ленинград. Жить в Ленинграде и не участвовать в торжественной встрече мне было обидно, а выступать со старыми номерами я не хотел. И тогда я, прекратив гастроли, уехал из Ленинграда в Москву. Этим можно было выиграть время. «Папанинцы», конечно, хоть на один день, но задержатся в Ленинграде, а я тем временем успею доделать медведя, и тогда, может быть, мне и удастся показать его уже в Москве.
Я успел-таки сделать номер. И показал его на торжественном приеме в честь «папанинцев» в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца.
Естественно, что я очень волновался, так как сама торжественность концерта повышала ответственность за выступление. Но почти с первой же секунды появления медведя над ширмой, с первой его фразы я понял, что волноваться не надо. Актерский «радиолокатор» вернул мне первую фразу отраженной зрительным залом, и тогда все фразы и все движения сразу стали легкими и радостными.
Когда медведь допел все до конца, я, счастливый, вышел на аплодисменты, сложил ширму и ушел, но в конце программы меня попросили еще раз показать медведя, и он опять пел: «Закат потух. Над нами мгла спустилась», вытирая слезы мохнатой лапой.
Басня
Летом сорок седьмого года меня пригласили участвовать в одной из эстрадных программ московского сада «Эрмитаж». Новых номеров у меня не было, а выступать со старыми номерами не хотелось. Тем более что в течение зимнего концертного сезона я выступал в Москве очень часто. Значит, либо надо было отказаться от выступлений, либо во что бы то ни стало в очень краткий срок сделать что-то новое.
Для того чтобы ускорить поиски этого нового, я вытащил на свет божий тех кукол, которые не имели репертуара. Таких кукол у меня много. Ящики стола и два чемодана до отказа набиты этими куклами. Среди них есть и хорошие, интересные. В свое время я сделал их для каких-то определенных, казавшихся мне интересными тем, но разрешить эти темы не сумел. И вот лежат, тесно прижавшись друг к другу, лягушата, гуси, ворона, старушка в вязаной кофточке, корова, осел с пышным бантом, усатый белополяк, голова фельдшера с вытаращенными глазами и голова интеллигента с очками, но вовсе без глаз. Много кукол, невозможно перечислить всех. Но всех я разложил по комнате и позвонил поэту Сергею Михалкову, чтобы он пришел ко мне. Я показал ему в действии почти каждую куклу, стараясь заразить желанием написать басню, героями которой были бы какие-нибудь из моих «безработных».