Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Камомэ… я только это смог сделать для тебя. Нет, даже не для тебя. Не для тебя вообще.
Когда-то я был простым ребенком. Жил обычной жизнью. Как все. Как и много других. У меня не было какой-либо особенной мечты, каких-либо грандиозных планов. Я даже не собирался стать героем и спасать мир. Я просто жил. В обычной деревне у моря.
Я играл с детьми. Те же игры, что, должно быть, известны другим. Так же сгибал мизинец, соединяя с мизинцем кого-то из других детей, обещая исполнить обещание. Тогда я был уверен, что впереди бездна времени, чтобы исполнить каждое свое обещание. И каждое свое обещание я исполнял.
Потом пошел в школу. В шесть лет. Как и все.
Жизнь моя была самая обыкновенная.
Когда сестре соседа исполнилось семь — мне тоже тогда было семь — ее дедушка рассказывал нам историю о каппе и одном пройдохе, который уже где-то слышал, что при появлении каппы нельзя бояться и убегать, а надо сразу поклониться. Тогда каппа тоже поклонится и выплеснет волшебную воду из гнезда волос на голове — тогда он станет совсем беспомощным и можно будет смельчаку загадать желание. Тот пройдоха так и сделал. И мы, дети, в тот день были очень впечатлены сказкой скрюченного сморщенного старика. Даже при том, что тот сам каппы никогда в жизни не видел. Мы тогда остаток вечера и полторы недели спустя обсуждали ту истории. Ребята предполагали, что бы они попросили, если удалось увидеть каппу и лишить его волшебной силы. Кто-то коньки, кто-то — свою лодку, кто-то — сладости. Я ничего не загадал. Просто… идей особых не было. И дети тогда шумели и ворчали, что совсем скучная у меня жизнь, раз нет никакой даже самой завалящей мечты.
Но что поделать?.. Мы жили скромно, но я не знал другой жизни и ни о чем другом как-то и не мечтал. Разве что начать выходить в море, как папа и дед. А то деду скоро станет совсем трудно.
А потом врач на осмотре попросил вдруг позвать в школу мою мать. А потом мы внезапно поехали в город, к дальним родственникам. Я счастлив был пуститься в первое мое путешествие по новым краям, увидеть других людей. А глаза у мамы почему-то были заплаканные. Но я тогда ничего не понял. Я тогда не понимал ничего.
И не к родственникам мы почему-то поехали, а в больницу. Я удивился. Я боялся, что с мамой что-то случилось. Я испуганно спросил, все ли у нее хорошо. Но она, устало улыбнувшись, тихо ответила: «Да, сынок». И я, получив ее ответ, совсем успокоился. Я тогда не думал ни о чем. То есть… может, там кто-то из наших родственников теперь работает?..
Но там наших родственников не нашли. Мама почему-то отдала меня врачам и торопливо ушла.
Они долго меня мучали. Мы остались в больнице на всю ночь.
Утром меня разбудили рыдания матери. Я схватил ее руки, сжал в своих и потребовал сказать, что случилось и кто у нас умрет?..
Она долго не могла успокоиться, а потом едва слышно сказала:
— Ты. Ты, должно быть, рано умрешь.
Так закончилась моя спокойная жизнь.
Мы, конечно, навестили родственников, получили от них, почему-то хмурых и невыспавшихся, много гостинцев и поехали на поезде назад.
Я теперь узнал, что моя жизнь не навсегда.
Что у меня какое-то другое сердце.
Я с таким долго не проживу.
Обычно, как все, жить не смогу. Мне нельзя слишком много и слишком резко двигаться. Мне теперь бегать нельзя.
Тот вид болезни никто не лечил.
Никто не умел.
Так закончилась моя спокойная жизнь.
Так, в один день моя жизнь была разрушена. Родители, испугавшись за меня, запретили мне играть с другими детьми. Единственным дозволенным мне развлечением осталось чтение. То есть, осталась еще учеба, но учиться я и прежде не любил. Да, я ходил в школу, но когда все бегали и играли, я сидел где-нибудь в стороне и только смотрел. Даже вскакивать и громко кричать мне было нельзя. Даже когда наш класс и команда нашей школы выигрывали. Даже когда вдруг проиграли. Мне «рекомендовали воздержаться от острых эмоций». Это было ужасно уныло. Тоскливо.
Прежде я жил обычной жизнью, но внезапно утратил все привычные мне удовольствия. Настоящую ценность здоровья я понял только тогда, когда заболел. Уплывшая рыба кажется большой, ага.
Мне было уже двенадцать лет, когда в наш дом пришел какой-то молодой врач. Он сказал:
— Я читал документы в архиве осакской больницы. И про ваш случай. Сейчас у врачей всего мира мало опыта лечения этой болезни. То есть, кто-то уже пытался, но те пациенты умерли, во время операции или спустя несколько дней. Но я хочу изучить эту болезнь! Больше, чем мои предшественники. Я хочу победить ее! — он сжал кулаки, яростно блеснули его черные глаза, правда, под взглядом растерянным дедушки и, заискрившимся надеждой, мамы, он смутился, плечи поникли, — Но у меня тоже нет опыта. Я только читал записи других врачей. Переводил статьи заморских ученых, потерпевших неудачу. Я… — он замялся, но все же сказал. — Я хотел бы прооперировать вашего сына. Но, увы, я не могу вам гарантировать, что он выздоровеет. Что он будет жить, — он смутился еще больше, — Простите, что я обратился к вам с такой просьбой.
Услышав его слова, моя мать зарыдала, а отец глубоко задумался. Дед серьезно взглянул на меня. Врач записал нам свой адрес, телефон, имя и фамилию и уехал. У него даже визитки еще не было. Очень молодой. Наверное, и в других операциях у него тоже могло не хватать опыта.
После того, как он ушел, кутаясь в старый, простой плащ, в доме стало пугающе тихо. Прошло всего часа два-три, но они показались вечностью.
Все молчали. Все смотрели на меня с жалостью. Сестры, старшая и младшая, смотрели, как я нервно ходил туда-сюда с книгой, и плакали. Бабушка сбежала готовить еду, вдруг уронила тарелку — и звук бьющейся посуды в тишине и всеобщем молчании вышел ужасно резким и оглушительным. Все дернулись, где я теперь сидел. Дернулся я. Дернулось и странно забилось мое сердце от охватившего меня ужаса. Они ведь не дадут меня ему убить?.. Хотя… я вполне мог умереть и сам. Когда-нибудь я умру. Раньше других. Это тоже пугало.
Даже при том, что души умерших возвращаются на праздник Обон и я тоже, должно быть, вернусь. Тогда меня будут встречать сестры, потом они с мужьями и их дети. Они будут ставить угощения для меня и других умерших, делать фигурки из овощей, на которых мы будем кататься. Но почему-то я этого не хочу! Совсем-совсем не хочу уходить так! Странно, с чего вдруг вспомнил про Обон?.. Сегодня вспоминать о нем было жутко.
Бабушка опять разбила тарелку. Мама, вздохнув, вскочила и побежала ей помогать, не слушая ее ворчанье, что та хотела побыть одной.
Примерно через час — я уже устал за часами следить — дедушка подошел ко мне и сжал мою руку.
— Такэси, а что бы выбрал ты сам?.. Увы, есть вероятность, что эта операция будет опасной. Шансы, что тебя вылечат, малы. Врач не стал врать. Но всю жизнь прожить больным и хилым не менее ужасно, чем внезапно умереть. Скажи, ты сам хотел бы попытаться изменить свою жизнь?..
Но мне было только двенадцать лет! Для меня, ребенка, это был ужасный выбор!
— Я обещаю, что поддержу любое твое решение, — добавил дедушка.