Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
— У меня и нет никого.
— И чудно, — широкая улыбка. Но не такая как обычно. Не дружелюбная. И не услужливая. Скорее, какая-то резкая и хищная, — Свободному быть чудесно. Намного лучше, когда тебя не тянет ни к кому, — он зевнул, постукивая по рту свободной ладонью, ногти на которой были чуть длиннее, чем у мужчин обычно, ровно-ровно обрезанные и чистые-чистые, — Ведь иногда нас тянет к тем, кого совсем не тянет к нам. И иногда что ни сделаешь — не люб. Куда лучше держаться дальше от этого заразного чувства, — тут Синдзиро чихнул.
— Ну…
С этой стороны, я об этом всем
— А плачешь чего? — спросил мужчина серьезно.
— Мама… исчезла! — всхлипнула.
Синдзиро обошел меня и наклонился так, чтобы наши глаза оказались напротив друг друга, при этом продолжая удерживать зонт так, чтобы капли не падали мне и ему на лицо.
— Ты только не говори об этом всем. А то над твоим папой будут смеяться.
— Ой! — испуганно зажала рот рукой.
— Всем уже рассказала? — холодная насмешка.
Смущенно призналась:
— Только нашему полицейскому.
— Ну, он вроде не очень много болтает, — продавец сладостей задумчиво поскреб правую бровь ногтем.
— Но… но он обещал что поспрашивает у других полицейских, — уныло опустила голову.
— Слушай, дитя, это хорошая идея, — мужчина меня похлопал по плечу, хотя и как-то резче и более отстраненно, чем полицейский. Как будто равнодушно, — Не плачь, ты сделала лучшее из того, что могла. В конце концов, полиция и обязана искать пропавших людей.
— Ну… может… — снова разревелась.
Все-таки, обидно, когда ты маленький ребенок и ничего не можешь сделать. И даже не понимаешь толком, что там случилось у взрослых. А они подло очень молчат, чего.
В рот мне неожиданно легло что-то мягкое и теплое. Нет, острое.
Скосив глаза, обнаружила, что Синдзиро заткнул мне рот булочкой в форме рыбки, с бобовой пастой. Заботливый. Хотя и грубо мне рот затыкать.
Подняла взгляд на него. Он смотрел на меня как-то иначе. Уже даже вроде бы сочувственно. Я утерла слезы, продолжая стоять, зажимая в зубах булочку-рыбку. Снова взглянула на него. Печального.
И сердце мое вдруг как-то странно забилось.
— Будь сильной! — проворчал Синдзиро, — Это один из лучших выборов в нашей жизни. В конце концов, в мире не так и много людей, которые купятся на наши слезы — и передумают, — и повернувшись ко мне спиной, ушел.
Вместе с зонтом.
Нет, он сделал несколько шагов и вдруг выпустил свой алый зонт из рук, опуская его на дорогу. Проворчал, не оборачиваясь:
— Не мокни под дождем, а то заболеешь!
— Но… — робко начала я.
Но продавец сладостей не слушал меня и ушел. А зонт, выходит, оставил мне. И ушел в сторону противоположную его дому-магазину. Выходит, ему вовсе не хочется принимать весь тот шоколад, который ему притащили поклонницы. И он не будет продавать его им потом.
Я кинулась по лужам к его зонту, поднимая водные брызги. Надо взять, чтобы не нашел другой. Я завтра ему его верну.
Я шла по улице под большим алым зонтом, красивым… И сердце мое сегодня почему-то стучало неровно… быстро-быстро… Особенно, когда я вспоминала Синдзиро. И даже после того, как доела пирожок, хотя там была очень острая начинка, а у меня не было воды. Ну, кроме дождя. Отставив зонт в сторону, я глотнула дождевой воды. И на меня накричала старушка, которая это увидела. Мол, там, в дожде, не очень чистая вода и лучше бы ее не пить, особенно, детям, мне ж еще расти нужно. И мне пришлось уйти.
И я шла, а сердце как-то странно билось. Наверное, мне было совестно, что я думала, будто Синдзиро заберет шоколад и сладости у поклонниц, а потом будет обратно им их продавать и снова получит деньги.
В тот день папа нашелся дома раньше. Сидел у алтаря. Смотрел на фотографии родителей и брата.
— Скучаю по ним, — сказал он грустно.
Я осторожно положила зонт в ванную — и побежала его обнимать. Папа запоздало заметил, какая я мокрая и страшно испугался. Потащил меня отмывать под душ. И мы в тот вечер как и раньше сидели в ванне вдвоем. Иногда плескали друг на друга теплой водой. Было тепло. Хорошо. И папа был рядом. Как и раньше. Только тогда на кухне нас ждала мама, которая готовила нам что-то вкусное и красиво раскладывала на разных тарелках…
Я всхлипнула. Папа меня обнял. И мы какое-то время сидели в ванной, обнявшись.
— Может, я в этот раз расскажу сказку про нас? — чуть погодя сказал единственный из родственников, который у меня остался.
Ответила ему:
— Хорошо. Расскажи сказку про вас.
И я в этот раз ничего не сказала ему про Синдзиро, что я узнала его имя и что даже с ним познакомилась. Папе было очень грустно. Он вспоминал своих папу и маму. И брата, который рано умер от болезни. Зачем мне было ему говорить о Синдзиро? Тем более, сейчас!
Глава 10 — Грустное золото
Терпко-сладкий аромат шиповника, в который вкрадывались нежные нотки роз, удушающе-сладкой волной вливался в распахнутые седзи(1). Сакурако-сэнсэй(2) сидела на краешке стола, европейского, гордо возвышающегося над низенькими столиками студентов, закинув ногу на ногу. Разумеется, ее холеные белые-белые ножки соблазнительно виднелись в длинном разрезе юбки. Вздохнув, я принялась машинально накручивать на палец прядку волос. Лениво озирающийся парень с соседнего столика, слегка полный и практически не симпатичный, даже вообще не стильный, замер, выпучившись на меня.
И вообще, сдался мне этот барсук? Единственная польза от них — это веселье от совместных хулиганств. Вот, к примеру, как пустили слух, что академию навестят Ли Чжун Ки(3), Ямапи(4) и Брэд Питт, так Сакурако пришла на занятия в таких коротких джинсовых шортах и топе, что их можно было счесть за новый стиль бикини. А как она потом рычала, вынюхивая виноватых!
Еще раз вздохнув, повернулась в другую сторону. Сакурако-сэнсей, наклонившись — ее роскошный бюст стал еще виднее в декольте, обрамленном кружевами — сняла со своей ножки одну босоножку, размахнулась… Я рванулась в сторону — и босоножка залепила по лбу парня-барсука, сидевшего за мной. Эхм… Еще один враг, приятно познакомиться?..