Моя шокирующая жизнь
Шрифт:
Для души необходима вера, а для тела – удовольствия, но вера остается абстракцией, в то время как телесные удовольствия быстротекущи.
Я была отправлена в самый аристократический монастырь Рима – монастырь Лукези, чтобы подготовиться к конфирмации. Сестры в прекрасных синих и белых платьях, подобно настоящим весталкам, поддерживали огонь на алтаре, иногда сменяя друг друга, проводили часы за молитвой перед дарохранительницей, а шлейфы платьев развевались, подобно нарядам мистических невест.
Атмосфера монастыря довела меня до такой степени экзальтации и унижения, что я дрожала с головы до ног. Читала и перечитывала катехизис, выучила наизусть, ничего не понимая, все грехи, которые могла бы совершить; исполнилась решимости унизить себя: в тот момент, когда попаду в кабину исповедника, обвиню себя во всех смертных грехах, чтобы быстрее подняться на небо. Не знаю, что на меня нашло, когда, бия себя в грудь, я настойчиво бормотала: «Да, отец мой, я развратничала…»
Священник, не зная, сердиться или удивляться, вышел из исповедальни и нежно спросил у маленькой растерявшейся девочки:
– Дитя мое, понимаете ли вы, о чем говорите?
– Не уверена, отец мой, но это, должно быть, очень большой грех.
И раздавленная стыдом своего бесчестья, упала в обморок.
Шок для моей юной души оказался столь глубок, что родители решили отправить меня в протестантский колледж; руководила им старая дева, по имени синьорина Арнолетто. Думаю, его выбрали, потому что считали лучшим в Риме. Наш день начинался с пения неистового патриотического гимна, навеянного живучей в Италии ненавистью к австрийцам и немцам. Помню такие слова:
Прочь из Италии, Убирайтесь, иностранцы! Поля Италии Предназначены лишь нам!Часами мы слушали лекции о Библии; взгляд мой блуждал за окном, по фонтанам площади Терне, они опрыскивали чистой водой из римских источников статуи обнаженных, исполненных неги дам. Меня интересовали истории из Библии; когда я спрашивала себя, что со мной произошло бы, сделай я то, что совершили эти люди, меня едва не обвинили в одержимости дьяволом. Понадобились годы, чтобы понять: единственный настоящий грех тот, что направлен против божественной искры во мне самой, которую принято называть душой.
В колледже кормили ужасно, мы с сестрой, находившейся на таком же режиме, не прекращали на это жаловаться. Тогда нас обвинили в излишней разборчивости. Особенно отвратительный суп подал нам в конце концов блестящую идею привлечь к этой беде внимание матери, хотя она и сопротивлялась. Мы отлили чуточку помоев, которыми нас потчевали, в бутылочку и принесли домой. Долго обхаживали кухарку и уговорили подать это матери вместо приготовленного прекрасного супа. Трюк удался полностью, мать попробовала и воскликнула в гневе: «Уберите от меня этот ужас! Кухарка, наверно, сошла с ума!» Да нет, кухарка ни при чем, виноваты мы с сестрой, немедленно признались, и все встали на нашу сторону.
Отныне нам еду готовили дома, и мы носили ее с собой в небольшой корзинке.
Для меня самой неприятной необходимостью было рано ложиться спать, когда родители устраивали большой обед. Однажды я придумала ужасную месть: для этого терпеливо собирала блох и помещала их в бокал. Однажды тихо и спокойно притаилась под обеденным столом в столовой еще до прихода гостей. Наконец, все вошли в зал: важные господа, дамы в длинных платьях… Постепенно, когда разговор за столом оживился и подали жаркое, я открыла бокал и выпустила насекомых… Гости моего отца – люди серьезные, даже несколько напыщенные. Господа с изысканными манерами изо всех сил пытались оставаться пристойными, но это так трудно… То одна, то другая рука показывалась под столом и принималась чесать своего владельца. И еще рука… еще одна… Вплоть до того момента, когда, не подозревая о моем присутствии, все гости исчезли один за другим в укромных местах, чтобы всласть почесаться. В конце концов меня обнаружили и не только отослали спать, но и заперли в комнате.
Как уже говорилось, Скиап считала, что сестра ее гораздо красивее, и это порождало застенчивость, которая так ее и не покинула. Несмотря на свою репутацию, она не избавилась от некоторой нервозности, иногда переходящей в агрессивность, что часто делает ее… ну, скажем, не совсем обходительной.
Альберто де Доминитис, дедушка Эльзы, ее мать (слева), дядя Винченцо и тетя Лили (Зиа)
Моя сестра обладала греческой красотой своей крестной, эксцентричной шотландки, которая одиноко жила на прекрасной вилле близ Флоренции, спала на полу, чем приводила меня в ужас, и называла виллу «Особняк Атеней». Сама она не подозревала о своей красоте; глубоко верующая, хотела стать монахиней. Под давлением родителей она отказалась от этих планов, вышла замуж и стала прекрасной матерью двоих сыновей. У меня есть, однако, основания подозревать, что в глубине души она словно сожалела, что изменила свое намерение и позволила себя уговорить. Тем не менее, где бы она ни находилась, каждый день в шесть утра ходила к мессе.
Со стороны отца родственники вовсе не отличались красотой; например, его кузен, знаменитый египтолог, самый противный тип, каких я знала. Впрочем, это не имеет значения: музеи Каира полны его открытий, и он среди немногих, кому разрешили вывезти из Египта саркофаг вместе с содержимым.
Таким образом, в Турине создан замечательный египетский музей. Кроме того, он гуманнейший из людей: если не трудился на раскопках, отправлялся в Сицилию или даже в Китай спасать детей, которых в те времена заставляли работать на серных рудниках. Находил для них не столь тяжелую работу или добивался, чтобы их отравили в школу. Я его очень жалела, зная, как плохо он переносит морские путешествия – до такой степени, что редко покидает свою каюту во время плавания. Он очень заботился о нескольких прядях волос, остававшихся на его облысевшем черепе, и тщательно их приглаживал.
Зато брат моей матери, блестящий кавалерийский офицер, и ее сестра имели по-настоящему дивную красоту. К ее авантюрному образу жизни относились неодобрительно. Зато она интересовала меня, всегда испытывавшую страсть ко всему прекрасному. Мы звали ее тетя Лили. Однажды, когда она прогуливалась по узкой улице Неаполя, навстречу ей попался монах. Потрясенный ее красотой, он спрятал лицо в широком рукаве сутаны и бросился бежать с возгласом: «Изыди, сатана!» Конечно, репутация тети пропала. В конце концов она вышла замуж за адвоката и уехала жить в Египет. Оттуда посылала нам всякие экзотические предметы и восхитительные ткани; в нашей строгой обстановке они заставляли меня фантазировать и, возможно, пробудили вкус к Востоку, оставшийся до сих пор. С волнением ждала я этих посылок, а в моем окружении и не подозревали о воздействии, которое они производили на сумасшедшие мечтания маленькой девочки. Брат моего отца, Джованни Скиапарелли, – вот поистине удивительная личность. Директор Обсерватории во дворце Брера в Милане, он, как и мой отец, предпочитал одиночество и, видя новое лицо, ощетинивался как дикобраз. Это не помешало ему обзавестись многочисленной семьей. Кроме того, он был ужасно забывчив. В день своей свадьбы привез молодую жену в Вену и, едва приехав, сказал ей: «Извините, мне необходимо встретиться с астрономом, который живет здесь. Я тотчас вернусь», – и убежал, думая только о телескопах и звездах.
Несчастная супруга вся в слезах ожидала его в номере отеля. Он обещал быть к завтраку, но не явился. Миновало время обеда, наступила полночь, прошла ночь, а Джованни так и нет. Наконец утром он, ничего не подозревавший, вернулся, попросил ключ и поднялся в свой номер. На полу обнаружил трогательную фигуру – свою нежную жену, не перестававшую плакать… Астроном издал крик удивления: «Ох! Я совершенно забыл, что женился!» – и бросился к ней.
Меня он очень любил, потому что, как говорил, я родилась с созвездием Большой Медведицы на щеке, конечно, имея в виду мои родинки. Он приглашал меня смотреть на звезды в свой большой телескоп; взяв на руки, объяснял, почему считает, что Марс обитаем и живут там такие же люди, как мы; он даже думает – собирают свои урожаи. Его открытие – на этой планете есть каналы – считалось событием первой величины в астрономии. Он был глубоко религиозен.