Моя собака любит джаз
Шрифт:
Вечно он ходил озабоченный, и у него никогда не бывало блаженного выражения лица. К тому же он сильно пекся о своем здоровье. Каждое утро пять минут он лежал в ледяной ванне, и, когда меня привели к нему под конвоем, Владимир Иосифович протянул мне свою ледяную руку помощи.
— Сколько ног у трех кошек? — спросил он у меня с порога.
— Десять! — сказал я, помня завет Маргариты Лукьяновны: «Ответ пауза не украшает».
— Маловато, — уныло произнес Владимир Иосифович.
— Одиннадцать, — предположил я.
Вид у Владимира Иосифовича стал такой озабоченный, что, если б его сейчас кто-нибудь проглотил, он бы этого даже не заметил.
— Прошу вас пить чай, — сказал он.
На кухне в целлофановом пакете он хранил приправу. Там перец, аджика, разные сухие травки — такая желто-оранжевая смесь. Он щедро ею посыпал бутерброды — мне и маме.
— Мальчик запущенный, но не пропащий; —сказал Владимир Иосифович. — Надо им заняться всерьез, пока он мягкий как воск. Потом затвердеет, и будет поздно.
Мама с благодарностью пожала ему руку — так, что он присел. Приятно все-таки, что твой единственный сын в свои неполные десять лет НЕ ЗАТВЕРДЕЛ.
— Кем хочешь быть? — спросил Владимир Иосифович, сохраняя паучью серьезность.
Я не ответил. Не стал ему говорить, что я бы не хотел быть ни камнем, ни дубом, ни небом, ни снегом, ни воробьем, ни козлом, ни Маргаритой Лукьяновной, ни Владимиром Иосифовичем. Только собой! Хотя я не понимаю, ПОЧЕМУ я такой, какой я.
— Андрей, — говорил мне Владимир Иосифович, — я человек прямолинейный. Как пишется «ча-ща»? И сколько будет шесть умножить на восемь? Ты должен ПОЛЮБИТЬ эти слова: «гнать», «терпеть», «ненавидеть», «зависеть». Только тогда ты научишься верно изменять их по лицам и числам!..
А я отвечал:
— Давайте посвистим. Вы можете свистеть космическим свистом? Как будто не вы, а кто-то свистит вам из космоса?
— Андрей, Андрей, — звал меня Владимир Иосифович, — у тебя с каллиграфией не все в порядке. Все буквы вкривь и вкось…
А я отвечал:
— Старина Билл, когда ты ешь печенье, у тебя совсем исчезает шея, особенно сзади.
— Я буду фиксировать все твои минусы поведения, — говорил Владимир Иосифович. — А станешь делать успехи, я награжу тебя памятным подарком.
А я отвечал:
— У меня песни хорошо идут. Какая-то мелодия нагрянет, и слова сыпятся, как горох. Слушайте мою песню, Владимир Иосифович.
Хотите еще? Мне это нетрудно…
— Ой, не надо! — говорил Владимир Иосифович.
— А можно, я уйду сегодня пораньше?
— У тебя что, очень важное дело?
— Да.
— Какое?
— Пока еще не знаю.
— У меня такое чувство, — говорил Владимир Иосифович, — как будто я тащу из болота бегемота. Это уму непостижимо, — говорил он, — что существуют люди, которым неинтересно правописание безударных гласных!..
А у меня зуб начал сильно расти! То там был признак застоя, а теперь он стал сильно расти! И я прямо чувствую, как у меня волосы на голове растут! Почему человек все время должен быть в брюках или стоять на двух ногах?!!
— Ты весь ушел в себя, — тряс меня за плечо Владимир Иосифович. — Сам процесс вычисления стал для тебя тайной. Проверь, как ты написал слово «тетя»!
— «Цеца»…
— Ты очень невнимательный! — говорил Владимир Иосифович.
А сам даже не заметил, что у него прямо перед окном вбили в землю щит «Уязвимые места танка». Там был изображен танк в разрезе в натуральную величину и стрелочками указаны его слабые места.
Мы сидели у раскрытого окна, и я спросил:
— Отгадайте, что у вас нового?
— Где?
— Во дворе.
— Ничего, — ответил Владимир Иосифович. И мы, как обычно, отправились на кухню поесть бутербродов с приправой.
Это были редкие минуты, когда мы полностью понимали друг друга.
Только за едой я не засыпал, когда его видел. А он не предлагал мне пересмотреть всю мою жизнь для того чтобы выучить таблицу умножения.
Мы молча жевали приправу, принюхиваясь к южным травам, тоскуя о море, и, как говорится, «всеми фибрами своего чемодана» оба ощущали, как хорошо иной раз полодырничать.
Вдруг я заметил, что наша приправа уже не оранжевая, а серая, и поделился с Владимиром Иосифовичем своим наблюдением.
— Видно, она отсырела, — сказал он и высыпал ее на стол посушить.
А она как пошла расползаться! Он ее — в кучку, в кучку! А она — вж-ж-ж! — во все стороны. Я кричу:
— Владимир Иосифович, у вас есть микроскоп?
Он говорит:
— Нету.
— Как это в доме, — кричу я ему, — не иметь микроскопа?!
— Зачем он мне? — спрашивает.
Вместо ответа я вынул из кармана лупу — у меня ключи от квартиры и от почтового ящика прикреплены к лупе — и взглянул на приправу.
Это была кишащая масса каких-то невиданных прозрачных существ. Причем у каждого — пара клешней, шесть пар ног — волосатых — и усы!!!
— Мамочки родные… — сказал Владимир Иосифович. — Мамочки мои родные!..
С ним просто ужас что творилось. Жизнь микромира поразила его в самое сердце. Он стоял, вытаращив глаза с белыми ресницами, растерянный, как танк в разрезе…
— Андрей! — сказал он, когда я пришел к нему в следующий раз.
Он лежал на полу, такой задумчивый, в одних трусах.
— Что ты мне посоветуешь вначале купить — микроскоп или телескоп?..
Он разучил мою последнюю песню «Стучат пружины за окном, чаек попахивает салом» и распевал ее с утра пораньше, устроившись на подоконнике и свесив ноги во двор.