Моя судьба
Шрифт:
Вернемся от Вилли Дунгла к первым дням моего возвращения. Я получил австрийскую гоночную лицензию, однако, затем выяснилось, что я не соответствую условиям новосозданной суперлицензии. Ее ввели затем, чтобы любой псих не мог сесть в машину Формулы 1 только потому, что выклянчил у папы миллион. Неопытные, плохие пилоты, которые путались под ногами и неправильно реагировали, в последнее время стали причиной множества опасных ситуаций. Поэтому теперь, чтобы попасть в Формулу 1, следовало в прошлом году выиграть столько-то гонок Формулы 3 или Формулы 2.
Для меня сделали исключение (точно так же, как четыре года спустя для возвращения Алана Джонса) и прислали странный формуляр. В нем я должен был указать, сколько
Этого я не понял: либо ты достаточно хорош, чтобы получить лицензию, либо нет. За кого ты ездишь, не важно. Я позвонил Дидье Пирони, который тогда был президентом обьединения гонщиков Гран-при (GPDA).
«Что это за странный абзац?»
«Не беспокойся, мы так решили на совете, можешь спокойно подписать».
Вероятно, я был более недоверчив, чем все мои коллеги, в любом случае мне единственному пришла в голову мысль, что нас собирались продать с потрохами командам. Если суперлицензия действует на Лауду/McLaren, то я становлюсь зависим от других людей, если захочу в следующем году ездить за Ferrari. Тогда появятся трансферы как в футболе, с работорговлей и отступными суммами — грандиозное поле деятельности для Берни Экклстоуна, чьи таланты тогда откроются во всей красе. Сделки будут заключаться напрямую между командами, мы же останемся идиотами и будем получать что-то вроде карманных денег.
Такой формуляр я не был готов подписать и убедил Пирони, что мы должны что-то против этого предпринять. Он обзвонил всех и успел перехватить большинство гонщиков до того, как они отправили подписанную бумажку в Париж.
Когда в январе 1982 года мы прибыли на первый Гран-при сезона в Южную Африку, то из 30 гонщиков подписали только пять. От 25 остальных подпись потребовали еще до первой тренировки. Пирони и я изложили нашу позицию и объявили, что согласны только на условия, действительные для обеих сторон: то есть если я не имею права покинуть McLaren, тогда и McLaren не имеет права меня уволить.
Президент FISA Балестр и Экклстоун в качестве представителя шефов команд объединились и собрались показать нам, кто в доме хозяин. Либо мы соглашаемся на их условия, либо можем катиться к черту.
По странному стечению обстоятельств, эта ссора вспыхнула как раз на моей первой гонке. Создалось впечатление, что стоило придти Лауде, и сразу началась драка. Но эта вещь была слишком важной, чтобы я мог остаться в стороне. Молодым гонщикам, неопытным, неуверенным и в слабом положении особенно требовался вожак вроде меня. На собрании гонщиков выяснилось, что все, кроме Жаки Икса и Йохена Масса были за то, чтобы остаться твердыми, и на время тренировки в четверг была объявлена забастовка.
Солидарность между гонщиками Формулы 1 никогда не была впечатляющей, даже во времена Грэма Хилла и Джеки Стюарта — сплошные бойцы-одиночки. В этом же случае решительность была важна как никогда, мы не могли допустить, чтобы стену разломали по кирпичику и должны были поддержать слабых. Мне пришла в голову идея с автобусом. В семь утра он стоял у входа в паддок вместе с черным шофером, Пирони и мной. Всех подъезжающих гонщиков просили припарковать машину и сесть в автобус — мы совершим небольшую экскурсию. Йохен Масс и Жаки Икс отказались, в остальном в автобусе оказался весь пелетон. Конечно, все было очень захватывающе, настроение поднялось, все были счастливы, чувствовали себя едиными и сильными. Объездными путями мы направили автобус в хороший отель Йоханнесбурга, а за нами длинная колонна машин с журналистами, фотографами, телевизионщиками. Пирони остался на трассе проводить переговоры — безрезультатно — и последовал за нами. Передал он нам следующее: если вы немедленно не возобновите тренировку, то всех дисквалифицируют пожизненно. И действительно: днем в Кьялами зачитали список из тридцати имен. Всех выгнали, дисквалифицировали до конца своих дней.
Мы болтались вокруг бассейна, и день прошел отлично. Если кто и боялся, то скрывал это за шутками и смехом. Даже состоявшимся гонщикам следовало опасаться самых тяжелых последствий. Например, Экклстоун в качестве босса Brabham выдвинул своим гонщикам, Пике и Патрезе, ультиматум, срок которого между делом истек. Теоретически оба были уже уволены за нарушение условий контракта.
Но главной проблемой были молодые гонщики. Они еще привыкли видеть в своих шефах команд хозяев и быть полностью в их власти. Страх молодежи перед требованиями по возмещению убытков или утратившими силу контрактами должно быть был еще больше, чем наш. Страх перед спонсорами, чьи с таким трудом добытые деньги были вложены в машины, и которые теперь за простой в боксах могли потребовать проценты. Отказ от старта в первой гонке сезона мог стать для некоторых катастрофой. Но я был уверен, что был только один путь: продемонстрировать силу и добиться своего — всем вместе. Каждого по отдельности наши противники сломили бы без труда.
За ужином было весело, еще больше веселья стало, когда менеджер отеля показал нам нашу комнату — одну большую для всех. Отдельные комнаты нарушили бы ряды нашей фаланги — в этом я не сомневался.
Эта комната была чем-то вроде небольшого зала для банкетов, с пианино, но зато без туалетов. Мы добыли покрывала и расстелили их на полу. Первые неприятности начались, когда появился шеф команды Ensign Мо Нанн. Он хотел поговорить со своим гонщиком Герреро и был достаточно умен, чтобы привести с собой его подружку. Сначала они смотрели друг на друга через стекло, девушка плакала, Герреро плакал, они бы и камни разжалобили. Ладно, сказал я, можешь с ней поговорить, но я пойду с тобой. Мы вышли, и я подождал, пока они достаточно нашептались. Когда я собрался забрать его обратно внутрь, он сказал, что без подруги не уйдет. Так что мы впустили внутрь и девушку тоже.
Когда Вильнев и де Анджелис начали играть на пианино, настроение снова поднялось, но потом пришел шеф Arrows Джеки Оливер с местным громилой и попытался проникнуть к нам силой. Он также привел с собой полицейских, и нам приходилось быть осторожными, не допустить драки и повода им вмешаться. Дверь уже начала поддаваться, и оба уже почти оказались внутри, но нам удалось вытеснить их с помощью пианино, не вступая в прямой физический контакт.
Затем наступил кризис. Молодые гонщики испугались. Большинство подходили ко мне и хотели услышать что-то утешительное, уверен ли я, что мы поступаем правильно? А что если они нас арестуют? А если мы сорвем Гран-при, не посадят нас ли в тюрьму и не потребуют ли возмещения ущерба? Я чувствовал себя сильным, уверенно и поговорил с каждым как мог. Дидье Пирони и Нельсон Пике тоже оказались теми столпами, за которые могла удержаться молодежь.
Мы попытались заснуть. Поскольку туалет был в коридоре, то ключ от дверей должен был оставаться в пределах досягаемости для всех. Мы положили его в тарелку посреди комнаты. Мы также договорились, под честное слово и все, что полагается о том, что каждый, кто идет в туалет, открывает дверь, запирает ее, возвращается и кладет ключ в тарелку. Все торжественно согласились.
Была лунная ночь, что очень подходило к нашим заговорщицким настроениям. Если кто-то вставал, то немедленно поднимались еще десять голов. Утром по-прежнему не было новостей, никаких изменений. Тео Фаби взял ключ, чтобы пойти в туалет, и не вернулся. Он стал единственным дезертиром. Однако его побег наводил на размышления, и мы хотели убедиться в том, что все остались добровольно. Провели голосование — хотим ли мы по-прежнему стоять на своем — результат был единогласным.