Моя судьба

Хорошая семья — это неплохая помощь, пусть мне и случалось отрицать это в прошлом, будучи в ярости от полученной взбучки. Лауды в Австрии — люди не последние. Или, по крайней мере, были ими, поскольку промышленные магнаты среди нас постепенно вымирают.

Центральной фигурой был мой дед, по прозвищу «старый Лауда». Этим он даже после смерти отличается от всех прочих Лауд, даже если они, быть может, тоже были старыми. Мне нравилась визуальная его составляющая: грандиозная квартира в городе со слугой в ливрее, огромная крестьянская усадьба в Нижней Австрии, великолепное земельное владение в Сан-Морице.

Он бесконечно ругал социалистов и все, что они говорили или делали. Однажды вечером, мне тогда было лет двенадцать, я увидел его по телевизору. Он стоял в первом ряду и получал орден

от тогдашнего главного социалиста страны. Немедленно я сел и написал деду письмо: «Не понимаю, как можно всю жизнь так ругать, а потом получать орден от своего злейшего врага». Ответа не последовало. Несколько месяцев спустя я снова его увидел во время ежегодного великого посещения нашего дома. Я был этому очень рад, так как у деда был Jaguar, и мне позволялось парковать его у нас в саду. Почти все гости разрешали мне парковать свои машины. Это экономило им время, и меня признали экспертом в этом деле. После получаса разговоров дед извлек из своего нагрудного кармана то самое письмо и потребовал от меня объяснений. Что я себе при этом воображал, как посмел и тому подобное. В качестве доказательства обвинения он прочел моим родителям все письмо целиком, желая слово за словом показать всю степень моей дерзости. Моя мать крепко меня отругала, отец же воспринял все спокойно. Внутренне я уже тогда, в меру своего понимания, отгородился от мыслей типа «быть Лаудой — это что-то особенное». Как только я немного подрос, то страшно ему отомстил: каждое Рождество я пропускал торжественный обед в самом шикарном отеле Вены — «Империал», на котором должна была собираться вся семья. Большего удара молодой Лауда старому нанести не мог.

Уже в моем воспитании и происхождении я вижу объяснение некоторым чертам моего характера. Вырос я в несколько прохладной атмосфере, бездумно следуя привычкам, имевшим место в те времена в наших кругах. Возьмем, к примеру, верховую езду: было совершенно ясно и неизбежно, что я должен был научиться ездить верхом, хотя все мое существо против этого протестовало. Уже сам звук этот, «трап-трап», выходящей из стойла лошади действовал мне на нервы, запах отвратительно бил в нос и в первый раз мне сразу стало плохо. Прежде чем я вообще смог залезть на лошадь, мне пришлось быстренько бежать в туалет. Ни один человек в моей семье не проявил достаточно гибкости, чтобы в тот раз не заставлять десятилетнего ребенка ездить верхом и, может быть, попробовать позже. Вписаться в этот поворот они просто не могли. Сегодня я могу сказать: мои родители были правы, ведь я все-таки научился отлично ездить верхом и избавился от своей фобии. И если теперь на Ибице мне захочется, я могу сесть на лошадь моего шурина и, по крайней мере, имею некоторое представление, как обращаться с пони моих детей.

Возможно, в этой холодной атмосфере хорошего воспитания и скрывается объяснение моей потребности быть лучше других. Ведь как бы то ни было, мне дали достаточно уверенности в себе. Очень часто можно встретить людей, которые становятся совершенно не похожими на себя в дорогом ресторане, где снуют официанты во фраках — они по-другому смотрят, по-другому говорят, делают особые движения и оттопыривают мизинец. Я же научился ездить по миру и уверенно пользоваться своими хорошими манерами. То что я все равно временами веду себя как грубиян и имею в своем лексиконе слова, которым невозможно было научиться среди Лауд, что не преуменьшает того моего преимущества, что я могу уверенно себя чувствовать в любых обстоятельствах, связанных с человеческими отношениями.

Мои школьные успехи были сомнительными во всем — несмотря на разностороннее воспитание. С первого дня отношения со школой у меня не сложились. Я не понимал смысл всего этого, тем более что, начиная с возраста двенадцати лет, я уже начал интересоваться машинами. Два раза я оставался на второй год — в третьем и пятом классе. При этом в то время у меня уже была своя машина, «Жук»-кабриолет отличного 1949 года выпуска. На него я скопил 1500 шиллингов из своих карманных денег и мог ездить туда-сюда по двору, мыть его, разбирать и собирать мотор. Потом я отправил VW в поместье моего деда, там были частные дороги, по которым я мог ездить. Я соорудил трамплин и испробовал, как далеко мой «Жук» может пролететь. Получилось 22 метра и при установке этого рекорда у него буквально пружины полезли «из ушей».

После того, как я остался на второй год во второй раз, родители отправили меня в матурную школу. [1] Там у меня, конечно же, была полная свобода, и я учился еще меньше, чем до того, не записался ни на один экзамен и вообще делал глупости. В какой-то момент моим родителям это надоело и меня отправили учиться на механика, тогда мне было лет семнадцать. По понятиям Лауды это было очень слабо.

Я попал в автомастерскую по починке Volvo и BMW и подумал, что в сущности это совсем не плохо. Таким образом, я стал учеником и каждое утро взяв свой ранец — внутри была еда — на трамвае отправлялся в мастерскую. Уже очень скоро моя карьера автомеханика резко пошла под уклон. Однажды утром на своем Volvo приехал некий возбужденый бизнесмен. Было еще очень рано, где-то семь часов утра, и он хотел быстро сменить масло, потому что в восемь у него была назначена важная встреча и нужна была машина.

В глазах мастера смена масла была моим призванием, так что мне пришлось завести машину в гараж и поставить ее на яму. Потом я спустился вниз и попытался отвернуть гайку масляного поддона. К сожалению, я отворачивал ее не в ту сторону и в результате сорвал нарезку с винта. Я пошел к моему мастеру и попросил его посмотреть, почему я не могу открутить масляной винт. Мастер, конечно же, сразу смекнул в чем дело, и поднялся огромный скандал, так как теперь пришлось вынимать весь мотор. Затем сверху надо было снять масляный поддон, прикрутить новый и установить мотор на место — все это длилось два дня, и клиент бушевал как сумасшедший, он был действительно очень легко возбудимым человеком.

Механики начали швырять в меня всем, что попадалось под руки: гаечные ключи и отвертки только и летали. С этого момента со мной обращались как с идиотом, машины мне трогать запрещалось и считалось, что максимум, на что я способен — это подносить бутерброды.

Во время каникул я получил водительские права, сделал я это в поместье моего деда. А поскольку путь до школы вождения был не близкий, я ехал туда на одной из машин и оставлял ее за углом.

После года подноски бутербродов и уворачивания от летящих гаечных ключей я сказал моему отцу, что снова почувствовал тягу к умственной деятельности. Отец согласился, но в качестве наказания за мои заблуждения теперь я должен был ходить в вечернюю школу, а днем продолжать работать. На этот раз я подошел к делу более серьезно, сдал все вспомогательные предметы и, кажется, два главных. За экзамен по английскому языку дед пообещал мне маленькую машину, но когда я пришел в его двадцатикомнатную квартиру на Шубертринге (Престижная улица в центре Вены.} и напомнил ему об этом, он обозвал меня наглецом. Будто я не вижу, какой он экономный человек и даже тетя Хельга (его вторая жена) носит этот костюм уже черт знает как давно. Мой отец сказал на это, что мне не стоит обижаться, и ему дед всегда обещал лошадь, но он тоже никогда ее не получил.

Конечно же, для девятнадцатилетнего парня «моего круга» было унизительно не иметь машины, у всех остальных она была. Особенно усложнялось дело с подругами, не везти же девушку на трамвае? В конце концов, все это мне осточертело — матурная школа с ее зубрилами и то, что я уже потерял год своей гоночной карьеры (на которую я давно решился). Так что я начал искать возможность сократить путь, чтобы никогда больше не слышать это проклятое слово — «матура». Сам я был абсолютно уверен, что никогда в жизни не займусь профессией, для которой потребуется аттестат зрелости, поэтому речь шла исключительно об упрямых амбициях моих родителей. Этому можно было помочь. Одна коллега из матурной школы как раз получила аттестат, а другой соученик чувствовал себя в состоянии подделать его так, чтобы на нем появилось мое имя. Девушка заявила бы о потере и получила бы дубликат.

Я был очень удивлен, когда получил поддельный аттестат, поскольку мой талантливый соученик так неудачно пользовался выводителем чернил и резинкой, что я был ужасно разочарован плохим качеством его работы — за сто метров было видно, что это подделка. Я обдумал возможные юридические последствия, но пришел к выводу, что поскольку подделка предназначена исключительно для внутрисемейного использования — ничего страшного. Как бы то ни было, я решился показать эту штуку дома, помахал ею издалека, после чего немедленно забрал и позже порвал. Успех был потрясающим: когда я счастливо и трогательно размахивал бумажкой, все просто таяли. По всей большой семье как лесной пожар распространилась весть: НИКИ СДЕЛАЛ МАТУРУ. После этой радости я, наконец, смог заняться более интересными вещами.