Моя Теодосия
Шрифт:
– Но я не люблю его, – стонала она.
– Это ребячество, Тео. Любовь между мужем и женой рождается на почве взаимных интересов, товарищества и детей. Если ты имеешь в виду, что не питаешь страсти по отношению к нему, то я скажу тебе, что это очень хорошо. Страсть – преходящая вещь, фокус природы, и ничего больше.
– Но я не хочу покидать тебя. Я никогда не думала… что ты позволишь мне уйти.
Боль, прозвучавшая в ее голосе, задела его за живое, и все же он упорно продолжал:
– Я не собираюсь расставаться с тобой. Ты будешь приезжать
Она попыталась улыбнуться:
– Да, я так и думала.
– Конечно, ты знаешь об этом. Ты помнишь о письме, которое я написал тебе прошлой зимой из Олбэни, я говорил, что в тебе все счастье моей жизни; ради чего же еще или ради кого еще я живу?
Она уткнулась лицом ему в плечо.
– И разве ты не убедилась в том, что мне виднее, что для тебя лучше?
Да. Она в этом никогда не сомневалась. И как это было всегда, она, успокоившись, подчинилась его воле.
– О, папа, я знаю, что ты самый лучший и самый мудрый из всех. Конечно, я сделаю так, как ты считаешь правильным, но…
Он улыбнулся ей:
– Никаких «но», мисс Присей. Лучше пойди и осчастливь своего серьезного ухажера. Я вижу, как он с горя прячется за орешником возле молочной фермы.
Теперь, после разговора с отцом, Теодосия обнаружила, что помолвка не такое уж неприятное дело. Дату свадьбы не назначили, так что все это отдалялось в туманное будущее. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь она временами называла мистера Элстона «Джозеф» и вынуждена была соглашаться на уважительный поцелуй в щеку или руку.
Под руководством Аарона и по своему собственному разумению Джозеф сводил любовные дела к минимуму. Он чувствовал страсть и определенную привязанность к невесте. Но такая потеря самообладания, какая произошла с ним в день ее рождения, никогда не должна повториться. Конечно, после свадьбы ситуация автоматически изменится, и он с нетерпением ждал этого. Однако как раз теперь он страдал от небольшого приступа лихорадки, которой периодически подвергались все каролинцы, живущие в зоне приливов, и еще Аарон забирал большую часть его энергии.
Ежедневно до самого обеда Джозеф и Аарон закрывались в библиотеке. Аарон не жалел сил, чтобы подготовить своего будущего зятя к новой политической роли. Он посвящал его в сложности продвижения по службе, обучал его одному из своих личных шифров и ослеплял его сугубо драматичной ситуацией, сложившейся в стране. Он, кроме того, одалживал у него деньги, но с таким обаянием и лестью, что Джозеф воспринимал возможность одолжить ему деньги как привилегию. В каких-то делах Джозеф оказался даже более полезен, чем мог надеяться Аарон. Молодой человек проявил неожиданный талант к составлению писем. Его речь была столь же цветиста и пространна в письменном виде, сколь немногословна в разговоре.
Аарон, чей собственный стиль был всегда предельно лаконичным, тактично устранял в деловых бумагах пышность риторики,
Во время их занятий в библиотеке Теодосия была предоставлена самой себе, если не считать обязанностей по хозяйству. Однако Аарон ежедневно ожидал от нее перевода на «изящный английский» строчек из Теренция и Корнеля.
– Лучше расстаться с головой, чем утратить привычку к учению, – говаривал он ей и находил время, чтобы самому контролировать ее работу.
После обеда обычно наступали часы досуга: совершались поездки к заливу Черепах на Ист-Ривер, где сочное зеленое черепашье мясо поджаривалось на костре из морских водорослей; длительные верховые поездки к «Таверне моряка» севернее Гарлема, красивому старому зданию, в котором бывал Вашингтон, теперь совсем заброшенному: его еще не купили и не обновили Стивен Джумел и его прелестная, но пользовавшаяся дурной славой жена Элиза. Они ходили в гости, посещали вечеринки, бывали на раутах и балах; кроме того, можно было ходить на театральные спектакли, исполнявшиеся до открытия театрального сезона вторым составом трупп.
В тот год после летнего перерыва на пятое сентября было намечено открытие нового «Парк-театра». Предполагалось, что это будет гала-представление, и вся та часть нью-йоркского общества, которая не считала игру в театре аморальным действом, собиралась быть там. Аарон заказал приличную театральную ложу за двенадцать шиллингов и пригласил графа де Жольет сопровождать Натали и замкнуть круг их небольшой компании, поскольку в одной ложе с комфортом могли разместиться только пять человек.
Был чудесный теплый вечер, но в воздухе уже чувствовалось приближение осени. Они пообедали пораньше, чтобы не торопиться перед поездкой в город. Начало спектакля намечалось на семь.
Теодосия надела желтое платье, подчеркивавшее золотисто-каштановый оттенок ее волос, над которыми возвышалась маленькая вечерняя шляпка из соломки и синевато-зеленого сатина. На ней был гарнитур культивированного жемчуга: кольцо, ожерелье, брошь и даже пряжки на новых зеленых лайковых туфельках – все они имели форму крошечных рогов изобилия. Эти драгоценности достались ей в наследство от матери, и их приглушенный блеск шел ей больше, чем Аарону его бриллианты, то и дело вспыхивавшие яркими искорками.
Натали в изящном парчовом платье модного цвета, коричневых орехов кэшью, следовала за Тео. В карете мужчины расположились напротив девушек.
На Аароне, который, как женщины, обожал тонкий материал, был его лучший костюм из серого шелка, сшитый в Лионе и оттенявшийся жилеткой с узорной вышивкой. Джозефа он отправил к лучшему портному Нью-Йорка, чтобы тот выглядел более ухоженным и менее неуклюжим, чем обычно. Аарон и Джозеф были одеты просто и без вычурности, как подобало республиканцам, если не считать гофрированных жабо под подбородками.