Моя жизнь (Художник В. Садков)
Шрифт:
Под вечер, когда я переходил через площадь Вашингтона, я встретил человека, который по внешнему виду — длинные волосы, борода, как у Ван-Дейка, — и по манере держаться показался мне художником.
Я остановил его и спросил:
— Простите, сэр, если я не ошибаюсь, вы художник?
— Да. Во всяком случае стараюсь быть таковым.
— Тогда скажите мне, пожалуйста, как бы вы поступили, если бы у вас был товарищ художник в Нью-Йорке и вам нужно было бы узнать, где он живет.
Незнакомец ответил:
— Все зависит от того, какой он художник, — с именем или же это еще неизвестный, начинающий.
— Да, это молодой художник, он еще учится, но в то же время уже и работает.
— В таком случае я попробовал бы узнать его адрес через Лигу молодых художников. Она находится на Двадцать третьей улице, недалеко от Шестой авеню.
— Открыто ли там по вечерам?
— Кажется, да.
Мы распрощались и разошлись в разные стороны. Несколько лет спустя я узнал, что это был один из самых знаменитых художников Нью-Йорка.
Итак, вечером я отправился по указанному адресу и нашел школу живописи. Ни одного студента я там не увидел. Сидел только швейцар у дверей. На мои расспросы о товарище он ответил:
— Броутон? Имя знакомое. Кажется, есть у нас такой молодой художник. Дайте-ка по адресной книге проверю. Так, так, вот и он — Чарлз Броутон.
— А где он живет? — с нетерпением спросил я.
— Бог его знает, где он живет. У нас только его служебный адрес: «Литографское дело Хатч и Ко», это будет на Везей-стрит, в деловой части Нью-Йорка. Там много всяких предприятий. Спросите у кого-нибудь, найдете.
Мне положительно не везло. Нужно было выждать целых два дня, прежде чем идти к товарищу, — впереди было два праздника. Если бы у меня был его домашний адрес, все было бы хорошо и просто. Но что тут было делать? Я поблагодарил швейцара и пошел домой.
На обратном пути на последние тринадцать центов я купил две булки. Вернувшись в свою маленькую комнатку, я отложил одну булку на воскресенье, а другую, которую должен был съесть в понедельник, спрятал в сундук, чтобы не соблазниться и не съесть ее раньше времени.
В воскресенье я встал рано, съел половину булки на завтрак и запил ее сырой водой из фонтана на Медисон-сквер — единственного места, где можно было бесплатно напиться.
Потом, несмотря на то, что было воскресенье, я отправился на Везей-стрит, как всегда пешком.
Пройдя больше мили, я, наконец, нашел это предприятие. Но все было крепко-накрепко закрыто. Наконец, мне удалось разыскать швейцара. Он сказал мне:
— Да, я знаю Броутона, это один из наших молодых художников.
— Могу ли я его видеть?
— Сегодня его здесь нет. А живет он где-то в Джердзее, но адреса у нас нет.
— А когда его можно будет застать?
— Не раньше понедельника. Нет, что я, ведь в понедельник у нас праздник! Он будет здесь во вторник, точно.
Ничего не оставалось делать, как ждать.
В кармане у меня была половина булки, оставшаяся после завтрака, и я решил отправиться в Центральный парк, чтобы там закусить.
Я спросил полисмена, как мне туда дойти.
— Идите по Третьей авеню, а там сядете на трамвай.
Не имея ни одного цента в кармане, я не мог себе позволить такую роскошь.
— Мне хотелось бы прогуляться туда, — сказал я со смущением.
— Хорошая прогулка! — засмеялся полисмен. — Ведь это несколько миль отсюда.
— Это не беда, я люблю ходить. Дойду.
— Дело ваше. Идите во всяком случае все время на север.
Не прошло и часа, как я уже бродил по парку и ждал, когда же наступит полдень и мне можно будет съесть половину булки.
В одном месте я увидел, как дети кормили белок печеньем и орехами. Как я завидовал тогда этим зверькам!
Я заметил, как белочка забралась на колючее дерево, сорвала шишку и стала выбирать зерна.
«Дай-ка и я попробую этим полакомиться», — подумал я про себя и сорвал шишку. Это, по-видимому, было какое-то из локустовых деревьев или, быть может, кентуккское кофейное дерево. Зерна в шишках были твердые и совершенно безвкусные, есть их было невозможно.
Во вторник рано утром я снова отправился на место работы товарища. Мне сказали, что Броутон будет на раньше двенадцати часов.
Не зная, как убить время, я вышел и бродил по соседним улицам, пока не наступил полдень.
Наконец мы встретились. Я увидел перед собой высокого стройного юношу, так не похожего на нескладного подростка, которого я знал четыре года назад.
Чарлз сразу понял трудное положение, в котором я находился, и как будто невзначай сказал:
— А я как раз собирался идти позавтракать. Не пойдешь ли ты со мной?
Пойду ли я! Никогда еще в жизни еда не казалась мне такой вкусной, как тогда.
Чарлз не много говорил о себе. Он все расспрашивал меня о моих планах и намерениях. Я откровенно признался, что остался без единого цента в кармане, но что надеюсь, показав свои рисунки, убедить кого-нибудь из издателей пригласить меня на должность художника-иллюстратора.
Мы с Броутоном решили жить вместе. Сняли две соседние комнаты, приобрели кое-какое кухонное оборудование и начали вести свое незатейливое хозяйство.
К счастью, я получил в первые же дни денежный перевод от брата из Торонто.
Не теряя времени, я стал подыскивать себе работу. На одном из моих рисунков был изображен разбойник, врывающийся в подземелье. Он не обращает внимания на груды золота и серебра, а с жадностью набрасывается на коробку с сигарами. Этот рисунок произвел очень сильное впечатление на заведующего художественным отделом литографского издательства «Сакет, Вильгельм и Бециг». Мне заплатили пять долларов и просили принести еще.