Моя жизнь как фальшивка
Шрифт:
– Все имена, – повторил Слейтер. – Поразительно. Неужели вы действительно сделали это, Тина? Уму непостижимо.
Он забавлялся, пытаясь развеселить меня, но заодно и льстил обладательнице книги.
– Боб Маккоркл – дерево, – продолжала она. – Мы – корни. Стихи – цветы. Понимаете, что я говорю? Этот старик украл книгу, он сорвал цветок с дерева. Понимаете?
Я бы обошлась без метафор, но с большим интересом отметила, что, судя по ее словам, Чабб не участвовал в работе. Слейтер тоже не упустил это из виду.
– Значит, теперь стихи ваши? – уточнил он. – Вы можете продать их или оставить себе.
– Мы никогда не продадим книгу, – ощетинилась девушка. – Лучше умереть.
Я утратила дар речи, буквально. Как вести переговоры с упрямой
– Конечно, – сказал Слейтер, – но вы же уступите право опубликовать слова из этой книги?
Вместо ответа она обернулась ко мне.
– Мемсахиб, вы принесли сюда свой журнал. «Современное обозрение», да? Когда миссис Лим отдала его мне, она сказала, что леди хочет иметь со мной бизнис. А потом вы начали бизнис со стариком. Может, думали купить дешевле? Чхе! Это не его книга, чтобы продавать!
– Сначала мне нужно прочесть стихи. Я не могу обсуждать их, пока не прочту.
– Боб Маккоркл – гений, так и знайте.
– Может, это мне решать?
– Нет, не вам, но вы скоро сможете прочесть. Миссис Лим и я видели ваш журнал. Но вот чего мы не знаем: сколько денег вы заплатите?
Я рассмеялась:
– Боюсь, Тина, что ни поэты, ни редакторы больших денег не зарабатывают.
– Хорошо. – Она усмехнулась с досадой. – Но Боб Маккоркл – гений, правда?
– Даже гении зарабатывают мало.
Она сердито покосилась на Джона Слейтера.
– А вот вы – богач.
– О нет, вовсе нет!
– Я видела отель. Вы купили костюм, шоколад, наряды для меня.
Наряды?
– Видишь ли, дорогая, я зарабатывал деньги романами. Боб презирал бы меня за это.
– За гения должны платить больше! – Она чуть не плакала.
– Тина, пожалуйста! – вмешалась я. – Не надо горячиться. Дайте мне сначала прочесть.
– Нет, не пожалуйста! Вы ничего не понимаете. Пожалуйста, мистер Слейтер, – попросила она, – пожалуйста, отвернитесь. Закройте глаза.
Слейтер повернулся ко мне. Лицо его стало серьезным, он даже слегка побледнел.
– Что она делает? – шепнул он.
Я думала, девушка просит отвернуться и не мешать ей плакать, но, к моему изумлению, тихо зашуршал хлопок, и девушка, ничего не объясняя и не извиняясь более, сорвала с себя блузу и юбку. Великолепное, идеальное тело, подумала было я, крепкое, но изящное, узкая талия, широкие бедра, никакой слабости. Но тут я увидела, что не лобок она мне предъявляет, а свою кожу – с глубокими грубыми шрамами, будто на коре каучукового дерева. Зрелище отнюдь не отталкивающее, но странное – настолько странное, что оно раз и навсегда запечатлелось в моем мозгу, и впоследствии я немало времени провела над книгами по тропической дерматологии, изучая омерзительные снимки потницы, стригущего лишая и аллергических заболеваний, которым славятся леса Малайского полуострова. Обычно эти недуги проявляются красными, сырыми, ужасными язвами, а у Тины кожа загрубела так, что местами напоминала мозоли на подошве. На внутренней стороне бедер вилось серое кружево, чужеродное и прекрасное, как будто фантастическая воля поэта наложила свой отпечаток не только на душу, но и на тело девушки.
Слейтер смотрел через мое плечо, и я сообразила, что он разглядывает ее отражение в окне.
– Прекрати, – сказала я.
Но Тина уже одевалась, продолжая говорить:
– Мы помогали ему делать стихи. Мы отдали все. Теперь мы должны получить деньги.
Разве я могла не растрогаться при виде ее кожи, не возмутиться тем, как ее покровитель использовал и терзал это тело?
– Дайте мне стихи, – попросила я. – Я должна решить сама.
– Вы не будете разочарованы.
– Пока не прочту, о деньгах говорить не стану.
Она все смотрела на меня – не сердито, но упрямо.
– Нате! – сказала она вдруг и сунула книгу мне в руки.
И вновь
– Теперь можете читать! – сказала девушка.
– Теперь?
– Здесь. В этой комнате.
– Я не могу читать, когда на меня смотрят. Так и собаки не едят.
– Видите? – сказала Тина.
Когда я читаю, внимание мерцает и гаснет, и чтобы сосредоточиться, мне требуются не только тишина и уединение, но также ручка – она помогает мне приковать скользящий ум к очередной странице. А теперь, когда я надеялась прочесть главную в своей жизни книгу, Тина расхаживала рядом, поминутно отвлекая меня, в уши и волосы лезла мошка, я пробивалась сквозь извивы прихотливого, запутанного почерка и все это время боялась, что другого случая оценить рукопись у меня не будет. Все равно что читать, стоя на подоконнике над шумной нью-йоркской улицей: ветер воет, страницы шуршат.
Но даже в этих чудовищных условиях я не могла не увидеть, как этот текст раздвигает границы поэтики и вкуса. Кем бы ни был и кем бы ни сделался Боб Маккоркл, гений его очевиден. Он разорвал историю на клочья и вновь собрал ее кишками наружу – влажная, зеленая суть вещей просвечивала и блестела на швах.
То была кровавая битва, личины поэта неистовствовали, подобно многорукому герою индийского эпоса, он был то Богом, то Шутом. «Не знал ни слова он, двадцать четыре года миновало». Банально говорить, что поэт пытался сотворить собственный мир, но Маккоркл сделал именно это – с такой глубиной, с такой всеохватностью, что читателя отбрасывало в Вавилонскую библиотеку, как при чтении Паунда, в пучину истории, богословия, этимологии, в Хобсон-Джобсоновскую сокровищницу с ее «джамбу», «джумбу», «лак» и «кайф» [89] . Это было невероятно, намного более того, что я обещала Антриму. Ради такого стоило родиться на свет – ради единственного головокружительного взгляда на те высоты, где я услышала, как в ушах поет кровь.
89
«Хобсон – Джобсон» – англо-индийский словарь, впервые изданный в 1903 г. Jumboo и jamboo – варианты названия «розового яблока», или гуавы; lac – слизь, выделяемая некоторыми насекомыми на коре деревьев, из которой делались лаки; kyfe – «кайф».
С огромным сожалением я возвратила книгу ее стражам, которые потребовали от меня не только точной финансовой оценки этого труда, но и внимания. Теперь мне следовало их выслушать. Они хотели опровергнуть домыслы. Меня оторвали от великой книги и возвратили к кайя-кайя, в джунгли Перака. Снова благоразумие потребовало снять с ручки колпачок.
45
Мистер Лим, как известно, был убит пиратами. После рассказа Чабба я сочла, что зубчатые шрамы на щеке и шее миссис Лим появились тогда же, но в тот вечер на Джалан-Кэмпбелл я узнала истину.
Муж погиб страшной смертью. Когда его крики наконец затихли, миссис Лим выползла из купальни, где пряталась от амбонийцев, и обнаружила, что от тела отрубили и голову, и все члены. Другие, еще более кошмарные подробности, я, с вашего разрешения, опускаю.
Молодожены добывали олово в верховьях реки Перак. Говорили они только на хакка и потому с малайцами почти не общались. После гибели мужа вдова, которую поначалу заподозрили в убийстве, почти два года жила одна в шалашах: научилась плести основные части жилища из ветвей пальмы нипа и ротанга – достаточно легких, чтобы можно было переносить дом с места на место. Местные жители, как правило, обходились с ней по-доброму, но женщина пряталась от людей. Например, близ имения оранг-кайя-кайя она выходила и ждала на краю джунглей, пока люди не посылали к ней мальчишку с завернутым в банановый лист рисом или другой едой.