Моя жизнь, мои достижения

Форд Генри

А разве не странным выглядит в устах преуспевающего капиталиста столь смело идущее вразрез с мнением большинства представителей его класса социальное кредо Г. Форда?! «Я решительно считаю возможным уничтожить бедность и особые привилегии. О том, что то и другое желательно – вопроса быть не может, Так как бедность и привилегии неестественны; однако помощи мы можем ждать исключительно от работы, а не от законодательства» (стр. 148), Здесь не только диалектически схвачена взаимообусловленность бедности и привилегий как полюсов социальной несправедливости, но и указана их детерминированность базисом – характером производственных отношений, обусловленных уровнем развития производительных сил. В другом месте Г. Форд, констатируя, что «лекарство против бедности заключается не в мелочной бережливости, а в лучшем распределении предметов производства» (стр. 149), приходит к логичному выводу. Он звучит весьма конструктивно: «Личная нужда не может быть устранена без общих переустройств», ибо «повышение заработной платы, повышение прибылей, всякое повышение для того, чтобы добыть больше денег, являются всего лишь отдельными попытками отдельных классов вырваться из огня самим, не обращая внимания на судьбу ближних» (стр. 151). Это критика уравнительно-потребительских утопий и узколобого классового эгоизма как суррогата его подлинных экономических интересов. Ведь именно с «крайних позиций» жестко впрессованные в орбиту жизнедеятельности «своего» класса люди видят жизнь в искаженном свете. «Это применимо, – по мнению Форда, – столь же к капиталистам, сколько и к рабочим» (стр. 153). Между тем, гораздо более перспективным и гуманистическим автору представляется некое «гармоническое мировоззрение», включающее в себя «снятие» противоположностей искусственной (техносфера) и естественной жизни людей (стр. 152).

А может быть Генри Форд был одним из первых штурманов, взявшихся (задолго до Рузвельта) за прокладку нового курса эволюции капитализма в направлении развертывания преимущественно общечеловеческих потенций (содержания) этого античеловеческого в своих крайних политических проявлениях общественного строя? Повод для такого рода «обвинений» в «обновлении» капитализма, его «демократизации», усилении цивилизаторского начала, трактовки демилитаризации как условия благоприятного развития капиталистической «экономики мира» дал своим рецензентам никто иной, как сам Генри Форд, поставивший перед собой задачу «подвергнуть детальной ревизии наши (чьи конкретно? – И. А.) взгляды на капитал». В основе этого пересмотра лежит антитеза «хорошего» (конструктивного, функционального, созидающего) и «дурного» (деструктивного, бездействующего, паразитического) капитала, чем-то напоминающая искания небезызвестного политэконома-самоучки Жозефа Прудона. Правда, у Г. Форда эта дилемма «повернута» иной гранью и явно идеализирована. «Капитал, проистекающий сам собой из предприятия, употребляемый на то, чтоб помогать рабочему идти вперед и поднять свое благосостояние, капитал, умножающий возможности работы и одновременно помножающий издержки по общественному служению, будучи даже в руках одного лица, не является опасностью для общества. Он ведь представляет собой исключительно ежедневный запасной рабочий фонд, доверенный обществом данному лицу и идущий на пользу общества. Тот, чьей власти он подчинен, отнюдь не может рассматривать его как нечто личное. Никто не имеет права считать подобный излишек личной собственностью, ибо не он один его создал. Излишек есть общий продукт всей организации. Правда, идея одного освободила общую энергию и направила ее к одной цели, но каждый рабочий явился участником в работе…»

С другой стороны, «капитал, который не создает постоянно новой и лучшей работы, бесполезнее, чем песок. Капитал, который постоянно не улучшает поле дневных условий трудящихся и не устанавливает справедливой платы за работу, не выполняет своей важной задачи. Главная цель капитала – не добыть как можно больше денег, а добиться того, чтобы деньги вели к улучшению жизни» (стр. 155-156).

Недаром, один из исследователей феномена Форда Александр Фридрих в брошюре «Генри Форд, король автомобилей и властитель душ» отчаянно клеймил его за социал-демократическую идею реформистского сглаживания классовых противоречий вместо их разжигания, должного привесть к безусловно победоносной мировой пролетарской революции, призванной уничтожить на баррикадах всех своих классовых врагов, начиная с таких откровенных буржуа, как Г. Форд.

Впрочем, аналогия между социальной доктриной Г. Форда и позицией социал-демократов, например, в том виде, в каком она совсем недавно сформулирована в тезисах, посвященных столетию Социалистического Интернационала, прослеживается довольно отчетливо. В них, в частности, говорится о «социальной собственности» (понятии, созвучном фордовской трактовке общественных функций частного капитала), о сокращении рабочего времени при сохранении заработной платы, о «цивилизации солидарности», которая призвана положить конец эксплуатации человека и природы, установить утраченные связи между трудом и свободным временем, умственной и физической, рациональной и эмоциональной деятельностью, между индивидуально-частным и группообщественным содержанием труда. Здесь же содержится трактовка социального партнерства как не только антитезы классовым конфликтам, но и как средства их разрешения либо смягченной «позиционной» формы, поскольку вульгарно-жесткое противопоставление классовой борьбы и социального согласия (консенсуса) теоретически несостоятельно и политически непродуктивно. (См. «Рабочий класс и современный мир», 1989, No 1, с. 24-26).

С этих позиций Генри Форд выглядел смелым и мудрым «впе– редсмотрящим» корабля буржуазной цивилизации накануне его вхождения в бурные воды кризиса 1929-33 гг. (и последовавший вскоре после него второй мировой войны). Он почувствовал скрытые даже от многих теоретиков-марксистов адаптационные возможности капиталистической общественной системы (включая метаморфозы классического частного предпринимательства) в условиях имманентно вызревавшего в недрах поточно-конвейерной линии колоссального рывка в развитии мировых производительных сил, причем, фатально не связанного с военно-экономическим и политико-идеологическим ниспровержением социализма, а скорее ориентированного на неизбежное взаимодействие и взаимное обогащение различных «маршрутов» эволюции человечества к гуманно-социализированному мировому сообществу.

К этому следует добавить, что Г. Форд раньше многих других уловил паразитический характер бюрократии, вдохновенно вращающейся в порочном круге «кипенья в действии пустом», сводящемся к расширенному самопроизводству бумаг и отчетов, чиновничьих титулов и синекур. Он почувствовал социальную опасность монополий, этих неуклюже-громоздких экономических динозавров, тяжелая поступь которых в конечном счете давит не столько однотипные производства, сколько интересы потребителей. Им автор этой книги противопоставлял «освежающий ветер» научного творчества и свободной конкуренции.

Форд тонко подметил пагубную односторонность обособленного развития городской промышленности и сельского хозяйства. Последнее он считал необходимым превратить в высокомеханизированную и электрифицированную индустрию производства продуктов питания и растительно-животного сырья, что, кстати сказать, весьма актуально сегодня у нас в свете задач, сфокусированных в Продовольственной программе СССР.

Вообще многим размышлениям Форда об организации труда присущ акцент на те технологические и психологические моменты, которые носят общечеловеческий характер и в наименьшей степени зависят от конкретных национальных и политических условий их реализации. В методологическом плане это открывает широкие возможности использования его опыта и особенно принципов организации массового производства предметов потребления в иных социальных структурах. Поэтому неудивительно, что в годы перестройки «ударник капиталистического труда» Генри Форд I ближе и понятнее многим из нас, нежели иные доморощенные псевдогерои «социалистического труда».

Вместе с тем, рецепты Форда – отнюдь не панацея от всех зол безалаберности, неорганизованности и застоя. В частности, судьба самой компании «Форд» оказалась вовсе не такой лучезарной, как это виделось ее создателю. Мимо этих сюжетов не прошла и литература. Так, популярный в 20-х годах роман Эптона Синклера «Автомобильный король» рисует художественно-эмоциональную драму восхождения и картину триумфа всемогущего Генри Форда I. Напротив, опубликованный полвека спустя бестселлер Артура Хейли «Колеса», – по сути дела ничто иное, как документально-художественный реквием по несбывшимся надеждам и нереализованным мечтам «отца» американского автомобилестроения. Впечатление тем сильнее, что действие обоих романов развертывается в пригороде Детройта Дирборне, там, где Форд в 1913 году начал конвейерное производство своих «жестяных Лиззи».

Со страниц, написанных А. Хейли, встает картина, во многом противоположная тому, о чем говорит в этой книге Г. Форд. Качество автомобилей, особенно собранных по понедельникам и пятницам, резко снизилось. Более того, в модель закладывается с целью ее вынужденного обновления покупателем либо ускоренное техническое одряхление, либо быстрое отставание от искусственно динамичной моды. Некогда строго функциональные, практичные и недорогие автомобили «Форд» превратились в весящие до двух с половиной тонн «хромированные броненосцы» с двигателями мощностью в 200-250 лошадиных сил. Гипертрофированное «производство ради производства», давно уже нацеленное не на потребителя, а на его карман и свою прибыль, оказывает все более негативное воздействие на жизнь нации: захирели американские железные дороги, общественный транспорт так и не получил сколь-нибудь широкого развития. Ускоряющийся темп движения конвейера стал буквально «выпотрашивать» людей. Их изношенные нервы и «общение» с беспрерывно ползущей перед глазами лентой – источник стрессов и межличностных конфликтов. Проблема монотонности труда, которую Форд осознавал, связывая с наличием особого типа индивидов, которым психологически легче следовать чему-то заданному извне, нежели принимать самостоятельные творческие решения, обострились до предела. Словом, производство стало менее упорядоченным и более жестким.

Раскроем томик А. Хейли: «… ни высокие заработки, ни довольно значительные дополнительные льготы не способны компенсировать этот безрадостный, бездуховный труд, физически тяжкий и убийственно монотонный – одно и то же час за часом, изо дня в день. Сам характер работы лишает человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере никогда ничего не завершает, не ставит точки; он ни разу не собирает автомобиля целиком, а лишь соединяет какие-то его части – там прикрепил металлическую пластину, тут подложил шайбу под болт. Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты. Снова и снова, и снова, и снова, и снова; при этом условия работы – учитывая грохот и шум – таковы, что исключается какая-либо возможность общения, какой-либо дружеский обмен репликами. По мере того, как идут годы, многие хоть и ненавидят свою работу, но смиряются. Есть, правда, такие, которые не выдерживают и сходят с ума. Но любить свою работу никто не любит», тем более, что «рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о том, как бы вырваться из этого ада».1