Моя. Я так решил
Шрифт:
И теперь я понимаю, что значит — хотеть. Вот так, без всякого смысла, логики, запретов. Не знаю, что делал бы, если б Эвита оказалась замужней, с ребенком, счастливой со своим мужем женщиной…
Хотя, она бы не оказалась.
Счастливых женщин не отправляют одних в самую криминальную жопу мира, не бросают там на съедение волкам. Какой бы ни был крутой этот ее недо-жених, он крупно лажанул.
И она с ним несчастлива.
Иначе бы не пошла со мной в постель той жаркой аргентинской ночью.
Не отдавалась бы так жадно, словно в последний
И сейчас бы рядом не сидела.
Ее женишок не решил проблему с ее сестрой, бросил ее в Аргентине… Я еще не знаю подробностей, но сто процентов, там какая-то жопа с его стороны.
И ее женишок не держал руку на пульсе, позволив каким-то утыркам прыгать по лестничной площадке своей женщины. Пугать ее.
Так что… Гуляй лесом, Игореша-мажорик.
Эвита — моя. Я так решил.
Глава 31
— Здесь медведи водятся?
Эвита задумчиво разглядывает немудрящий пейзаж вокруг избушки Маси.
— А как же, — коротко отвечаю я, открывая багажник и доставая свой рюкзак и сумку Эвы. — Пошли, познакомлю.
— Шутишь, надеюсь…
— Вообще нисколько!
Подхватываю ее за руку, веду за собой, по пути вытаскивая ключи.
Оглядываю хозяйство.
Нормально, сейчас чуть-чуть протопим, чтоб дом жилым ощущался, и все.
Дров — дофига, сам дом производит впечатление крепкого старичка, Мася за ним ухаживала, бабки вкидывала.
— Туалет, надеюсь, в доме?
— Все в доме, Эвита, можно и не выходить…
Не удержавшись, дергаю к себе ближе, веду носом по ее шее, мгновенно дурея от сладкого, влекущего такого аромата ее кожи.
— Можешь вообще голая тут ходить. И по дому, и не по дому… На километры — никого…
— Но… — Эвита вздрагивает, отчетливо давая понять, что далеко не железная, и мои прикосновения тоже ее заводят, — а как же дикие звери?
— Все дикие звери, что тут есть — сейчас рядом с тобой, — доходим до двери, трясущиеся пальцы едва попадают в замочную скважину, меня уже колотит от желания взять ее прямо тут, на крыльце, тупо нагнуть и разорвать эти свободные джинсы. Не нужны они ей будут! Вообще ни к чему! — Боишься?
— Нет, — она разворачивается неожиданно оказываясь ко мне лицом, упирается спиной в дверь, которую я все не могу открыть, смотрит неожиданно серьезно, так серьезно, что даже мой похотливый мозг генерирует идею о том, что это все сейчас не просто так происходит, все серьезно сейчас. — Нет. Тебя — не боюсь.
— И правильно делаешь, — отвечаю я единственное, что в данный момент имеет смысл отвечать, и вжимаюсь наконец-то в мягкие губы.
И, бля, да! Я — в нирване!
Никакоих мыслей, никаких вообще!
Оказывается, это так сладко — не думать! Позволить себе такую роскошь!
Рычу, бросая, ко всем херам, вещи, обхватываю ее, облапливаю, словно я — реально тот медведь из чащи, про которого она спрашивала.
Не сильно то я от него отличаюсь сейчас.
Тискаю жадно, как маньяк, дорвавшийся до жертвы,
Это — крутейший уровень безумия, совместного, самого жесткого, разрушающего и созидающего одновременно!
Не сдерживаюсь больше, потому что отклик ее, такой долгожданный и нужный, напрочь сносит крышу.
Потом у нас будет постель, и диван, и сеновал, и травка мягкая на лугу. Все будет.
А сейчас — жесткая дверь за ее спиной, перила, в которые она упирается одной ногой, голой, с тонкими, красивыми пальчиками и узкой аристократической ступней. Я каким-то образом умудряюсь быстро освободить ее от штанины, раскрыть для себя широко, в очередной раз кайфуя от нашей небольшой разницы в росте. Сейчас она — во благо!
Не нужно подхватывать, не нужно на весу держать.
И можно просто чуть присогнуть колени и ворваться в нее снизу — в жадную, обволакивающую влажность, резко, грубо даже, так, чтоб она вскрикнула, не отрываясь от моих губ, потому что невозможно это сделать. Нереально прекратить целовать, прижимать, умирать от кайфа. Останавливаться — нереально! Только двигаться, сильнее, сильнее, сильнее! Выбивать из этих мокрых губ крики, ловить их своим ртом, глушить, сжимать за шею, с удовольствием ощущая, как бьется доверчиво прямо под пальцами пульс. Не пульс — жизнь ее бьется у меня под рукой, словно птенец в гнезде. Накрыть ладонью, держать, ощущая свою власть, свою силу. То, что она — твоя, полностью.
Она изгибается под тобой, стонет, кричит, слезы заливают глаза, такие красивые, такие штормовые сейчас. Смотреть в них, пока трахаешь, пока удар за ударом загоняешь себя в ее тело — отдельный вид кайфа.
Так бывает разве? Ты не думал, что так бывает, не предполагал.
А оно — вот.
Все твое сейчас.
Она плачет, стонет и кончает. Доверчиво льнет к твоим грубым ладоням, полностью доверяя тебе свою жизнь.
И все, что ты можешь в этот момент испытывать — это беспредельное, самое сладкое в мире удовлетворение.
И когда она затихает в твоих руках, слабо выдыхая и всхлипывая, обнимая тебя за мокрую шею и пряча влажный взгляд, приходит понимание.
Ты добился этого, придурок. Ты — получил ее, свое сокровище. Свое самое важное на свете.
Не проеби теперь, дурак. Не проеби только.
— Знаешь, — говорит Эвита, вытягивая вверх по деревянной стене ноги, и я залипаю на них. Опять. Когда-нибудь мне надоест на нее смотреть? Облизывать взглядом? Нет. Никогда не надоест. Никогда. — Знаешь… Это очень странное чувство… Я думала, что уже никогда… Когда ты там, в Вижье, вступился за меня… Это было безумие какое-то. Просто отключение мозга. Я хотела их всех убить. И я понимала, что убью. Просто… Голыми руками не получится… А оружия не было. Когда я била ту тварь, что купил меня, думала только о тебе. О том, что ты еще жив. Ты должен был быть жив. Иначе… Это все не имело смысла…