Может быть. Рассказы
Шрифт:
Этого в Библии нигде сказано не было, и нам остается только гадать и придумывать разные объяснения… Может, дело в том, что строптив козел, агрессивен, морда страшная, да еще и с реденькой бородкой, и, ко всему прочему, жутко похотлив, т.е. жутко греховен: 30-50 коз ему подавай – иначе ему мало? Ну да оставим это на совести тех, кто это допустил, хотя вот так вот, одним мазком дегтя опозорить животное…
Хотя!..
Предание козлиное гласит и о том, что, когда Бог разбил первые скрижали, осерчав на иудеев за поклонение золотому тельцу, тот самый предок козла случайно увидел часть одной разбитой скрижали, на которой было только одно слово: «…прелюбодействуй». Было ли что-нибудь еще написано на той скрижали, предок современного козла не видел и знать не мог, но прочитанное передавалось из поколения в поколение. Так и жили козлы, свято соблюдая эту одну заповедь, что видел их предок. В общем, как всегда: когда история основывается на преданиях, сама она становится запутанной, ничего не утверждающей, но и не опровергающей.
Сам козел не испытывал никаких неудобств от своей внешности, а, скорее, даже гордился ею: одни рога чего стоили! Справедливости ради надо сказать, что и к внешности коз он не был шибко придирчив и понятие красоты у него было свое – козлиное: видел-то он их в основном только сзади, но никогда не путал их между собой – покрыл один раз, и хватит. Второй раз? – в конец очереди.
Ну да ладно, оставим историю и вернемся в хлев.
Козел теперь уже сидел на бревнышке, закинув левую заднюю ногу за правую, скрестив на груди передние ноги. Он читал газету о козоводстве, которую он приспособил на оглоблю. Нравилась ему эта газета: честная, откровенная и, главное, понятная: все как есть, так и пишут, не боясь разных там слов. Свет был тусклый, и приходилось сильно щуриться и вглядываться в строки. «Очки бы мне, совсем бы по-человечески зажил», – размечтался козел. Читатель может удивиться: как же козел перелистывал страницы? Отвечу, все было очень просто: в газете была только одна страница. Это была малотиражка местного общества любителей животноводства, и поскольку из животных в селе были только козлы да козы, то и в малотиражке все было только про них.
Начинающийся день был выходным, а потому – тихим и сонным: народ в основном спал; кое-кто медленно тянулся в церковь.
Ближе к обеду в избе стал слышен какой-то шум: там спорили, причем громогласный голос однозначно указывал, что один из спорящих был поп местного прихода.
Заглянем в избу: из хлева через сени – и первая, она же единственная, дверь налево. Удивительна Русь: бескрайние поля да леса, ширь такая, что дух захватывает! А в избах? Все рядом: и скотина, и печь, и дрова, и накрытый стол; и тоже, знаете ли, дух перехватывает, когда к запаху водки и лука примешивается дух козлиный.
Ефрем с удивлением посмотрел на туза треф, выложенного на стол батюшкой, и понял, что проигрался вчистую.
– Ты откуда этого туза вытащил, батюшка? Это ведь уже пятый туз в колоде оказался!
Батюшка махнул очередной стакан – уж и счет потеряли они с Ефремом, которую бутылку открыли, – крякнул, как это водится у православных, и своим громовым голосом, как на проповеди, закричал на Ефрема:
– Ты что же, богохульник, иудей недообращенный, губитель Иисуса, на святого человека, служителя и посланника Божьего, голос свой поганый поднимаешь? В обмане меня обвиняешь?
– Ну, насчет «посланника» – это вы, батюшка, уж чересчур махнули! – скромно сказал Ефрем.
– Молчать! Ставь на кон, что еще у тебя есть.
– Так проигрался я совсем – поставить нечего, – ответил Ефрем, весь как-то сжавшись и жалобно посмотрев на попа, будто именно он, Ефрем, и распял Христа.
– Врешь! А козел? – угрожающе прищурившись, сказал поп, поймав Ефрема на вранье.
– Кормильца? Единственного? Ни за что! Сам на крест пойду, а кормильца не отдам, – взвизгнул Ефрем. – Хоть распни меня!
– Давай сыграем еще раз, – предложил батюшка. – Если я выиграю, то крещу козла по всем правилам христианским. А крестной матерью будет… – батюшка оглядел Ефремову избу, увидел свою жену Аглаю, увязавшуюся за батюшкой тоже идти к Ефрему в гости и возившуюся сейчас у печки, и выпалил, – да хоть жена моя – Аглая.
– Отец родной! Не губи! Козлина мать? Да это позорище-то какой на весь приход будет, – запричитала Аглая.
Конец ознакомительного фрагмента.