Можете вы одолжить нам своего мужа
Шрифт:
– Произошла авария?
Я услышал, как он радостно хмыкнул: - Я не назвал бы это аварией.
– Почему Питер сам ей не позвонит?
– Он говорит, что он не в настроении.
– Но что я скажу ей?
– Телефон замолчал.
Я вылез из постели, оделся и набрал номер ее телефона. Она ответила очень быстро; думаю, что она, должно быть, сидела у аппарата. Я передал сообщение, попросил ее встретиться со мной в баре и повесил трубку, прежде чем она успела что-нибудь спросить.
Но я обнаружил, что скрывать все оказалось не так уж и трудно: она испытывала огромное облегчение
Я сказал (я уже заранее подготовил ответ): - Думаю, что он почувствовал срочную необходимость удалиться - в туалет.
Получилось так, будто я сказал что-то чрезвычайно остроумное.
– Вы думаете, что они слегка пьяны?
– спросила она.
– Я бы не удивился.
– Милый Питер, - сказала она, - он заслужил день отдыха. А я никак не могла представить себе, какие же у него склонности.
– Хотите еще мартини?
– Пожалуй, нет, - ответила она, - а то вы меня тоже напоите.
Мне несколько надоел легкий холодный rose, так что мы взяли к обеду бутылку настоящего вина, и она выпила достаточно много и болтала о литературе. Она, похоже, испытывала ностальгию по Дорнфорду Уэйтсу, которого проходила в шестом классе, так же, как Хью Уолпола, а теперь она с уважением говорила о сэре Чарльзе Сноу, который, как она, очевидно, полагала, был возведен в рыцарское звание, как сэр Хью, за служение литературе. По-видимому, я достаточно сильно увлекся ею, в противном случае ее невинность в этих вопросах была бы почти невыносимой - а, может быть, я был просто слегка пьян. Тем не менее, чтобы прервать поток ее критических суждений, я спросил, как ее зовут на самом деле, и она ответила: - Все зовут меня Пупи.
– Я вспомнил инициалы ПТ на ее сумках, но единственные подходящие имена, которые в этот момент я смог придумать, были Патриция или Прунелла. Тогда я буду просто называть вас Вы, - сказал я.
После обеда я выпил брэнди, а она - кюммель. Было уже больше 10.30, а эта троица еще не вернулась, но казалось, она уже не беспокоится о них. Она сидела возле меня на полу, а официант время от времени заглядывал к нам, проверяя, можно ли выключить свет. Она прислонилась ко мне, положив руку на мое колено, и сказала примерно следующее: - Это, должно быть, прекрасно быть писателем,- и в парах брэнди и нежности я не возразил. Я даже принялся снова рассказывать ей о графе Рочестере. Что мне за дело, в конце концов, до Дорнфорда Уэйтса, Хью Уолпола или сэра Чарльза Сноу? Я был даже в настроении прочесть ей стихи, безнадежно не подходившие к ситуации, хотя строки были такие:
О, Лживые Сердца, не говорите
Ни об изменах, ни о нарушенных клятвах,
Если все, что дарует нам Небо,
Это чудом быть верным тебе
В течение этой вечной минуты,
когда шум - но какой!
– приближающегося "спрайта" поднял нас обоих на ноги. Верным было единственно то, что Небо даровало нам лишь время в баре в Антибе.
Тони пел; мы слышали его голос на протяжении всего пути от бульвара Генерала Леклерка; Стивен вел машину с величайшей осторожностью, почти все время на второй передаче, а Питер, как мы увидели, когда вышли на террасу, сидел на коленях у Тони (угнездившись, было бы наилучшим определением) и подхватывал припев. Все, что я смог уловить, было:
Круглый и белый
В зимнюю ночь,
Надежда Королевы Морей.
Если бы они не увидели нас на ступеньках, думаю, они проехали бы мимо отеля, ничего не заметив.
– Вы пьяны, - сказала девушка с удовольствием. Тони обнял ее за плечи и взбежал с ней по лестнице.
– Осторожно, - сказала она, - Вильям меня тоже напоил.
– Добрый старина Вильям.
Стивен осторожно вылез из автомобиля и опустился в ближайшее кресло.
– Все хорошо?
– спросил я, не зная точно, что я имею в виду.
– Дети были очень счастливы, - сказал он, - и очень, очень раскрепощены.
– Хочу в туалет, - сказал Питер (реплика оказалась не на месте) и двинулся к лестнице. Девушка протянула руку, чтобы помочь ему, и я слышал, как он повторял: - Замечательный день. Замечательный пейзаж. Замечательный...
– Она обернулась на верху лестницы и одарила нас своей улыбкой, веселой, уверенной, счастливой. Как и в первый вечер, когда они сомневались насчет коктейля, они не спустились вниз. Было долгое молчание, затем Тони довольно ухмыльнулся.
– Кажется, у вас был прекрасный день, - сказал я.
– Дорогой Вильям, мы сделали очень доброе дело. Вы никогда не видели его таким detendu.
Стивен сидел и ничего не говорил; у меня создалось впечатление, что сегодняшний день был для него не так хорош. Могут ли люди, образующие пару, охотиться на равных условиях, или кто-нибудь из них всегда теряет? Слишком седые волны волос были как всегда безукоризненны, не было синяка под глазом, но мне показалось, что страх за будущее уже отбросил свою длинную тень.
– Я полагаю, вы имеете в виду, что вы его напоили?
– Не алкоголем, - сказал Тони.
– Мы не какие-нибудь вульгарные соблазнители, не так ли, Стив?
– Но Стивен не ответил.
– В таком случае, в чем же заключалось ваше доброе дело?
– Le pauvre petit Pierre. Он был в таком состоянии. Он совершенно убедил себя - или, быть может, она его убедила, - что он impuissant.
– Вы, кажется, делаете большие успехи в французском.
– По-французски это звучит более деликатно.
– И с вашей помощью он обнаружил, что это не так?
– После некоторой девственной робости. Или почти девственной. Школа не оставила его полностью не затронутым. Бедная Пупи. Она совершенно не знала правильного подхода в этих вещах. Бог мой, у него великолепная половая зрелость. Ты куда, Стив?
– Я иду спать, - уныло ответил Стивен и пошел один вверх по лестнице. Тони посмотрел ему вслед, как мне показалось, с выражением нежного сожаления и очень легкой, неглубокой печали.
– Его ревматизм снова разыгрался сегодня, - сказал он.
– Бедный Стив.