Можно и нельзя (сборник)
Шрифт:
В принце вдруг сильно застучало сердце. Я его завела и завелась сама. Мы продолжали начатое.
– Стоп! – крикнул ты.
Я очнулась, но другая. Хронический насморк прошел. Я как будто слышала все запахи жизни. Хотелось поступка. Хотелось взять тебя за руку и уйти с тобой в волны океана. И пусть наши головы качаются над волнами, как две тыквы.
На берегу океана орали русские песни: «Без тебя теперь, любимый мой, земля мала, как остров». Неподалеку размещалась русская колония. Гуляли русские
Скоро Фидель Кастро обидится на Россию, и русские специалисты уедут. А сейчас пока поют.
«Без тебя теперь, любимый мой, лететь с одним крылом…»
Я не могла уснуть. Надела шорты и вышла на берег. Берег пористый, как поверхность Луны. Я шла по Луне и вдруг увидела тебя. Ты приближался навстречу. Выследил? Или тоже пошел погулять?
– Во все времена были дочки и падчерицы, – сказал ты.
Я поняла, что ты постоянно думаешь о своем фильме. Как Ленин о революции. Как маньяк, короче.
– А черепахи совокупляются по тридцать шесть часов, – сказала я. У меня была своя тема.
– Откуда ты знаешь?
– У Хемингуэя прочитала.
– А Хемингуэй откуда знает?
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Наше молчание и стояние затянулось.
Наконец я сказала:
– Проводи меня. Я боюсь.
Такая реплика выглядела правдоподобной. Кубинцы – народ горячий. Они свободные и страстные, как молодые звери. Им ничего не объяснишь, тем более по-русски.
Ты взял меня за руку, и мы пошли в отель «Тритон».
Кровать в моем номере трехметровая, можно лечь вдоль, а можно поперек. Мы так и поступили. Лежали то вдоль, то поперек. Я поразилась: как хорош ты в голом виде и как открыто выражаешь свои чувства. Черепахи так не умеют. Так могут только люди.
Я тогда еще не догадывалась, что это ЛЮБОВЬ, я думала – обычный рельсовый роман.
Мы заснули.
Утром я проснулась раньше и смотрела на тебя, спящего. Ты был смуглый от природы да еще загорел. Я подумала: «Вот мой принц».
Я встала и захотела выйти на балкон, но боялась тебя разбудить и стала отодвигать жалюзи тихо, по миллиметру. Мне казалось: если действовать тихо, я тебя не разбужу. Но ты конечно же проснулся и следил за мной из-под ресниц. Твое лицо было непривычно ласковым.
Страсть – это болезнь. Лихорадка. Я играла, как никогда. На грани истерики. Глаза меняли цвет, как море.
– Что это с ней? – спросил Димка Барышев.
– Актриса, – ответил ты.
Во мне действительно вскрылась АКТРИСА и вышла из берегов. Я как будто подключилась к ИСТОЧНИКУ. И удвоилась. Меня стало две.
По ночам ты приходил на наше стойбище любви. И я опять удваивалась, потом исчезала. Превращалась в другое качество. Шла божественная химия. Н2 + О = Н2О. Без тебя газ, водород. А рядом с тобой перехожу в другое качество, в молекулу воды.
Однажды я опустилась на колени и сказала:
– Господи, не отомсти…
Мне показалось, что за такое счастье Бог обязательно взыщет. Что-то потребует.
Фильм набирал высоту. Когда смотрели отснятый материал, пересекало дыхание.
Кубинская часть приходилась на середину фильма. Середина, как правило, провисает. А здесь удалась. Финал – самоигральный. Провалиться невозможно. Так что уже можно сказать: ты выиграл этот фильм.
Ты интуитивен, бредешь наугад, как Мальчик с пальчик в лесу. Уже никакой надежды, и волк за кустом – и вдруг точечка света. Выход. Спасение.
Точечка света – это я. А у меня – ты.
Я больше никого не боюсь. И ничего. Я не боюсь, что через год мне будет двадцать семь. А через десять лет – тридцать семь, и я начну играть мамаш, а потом бабушек.
Моя молодость не кончится до тех пор, пока я буду видеть точку света. Две точки – твои глаза. Глаза у тебя потрясающие: беззащитные, как у ребенка. Циничные, как у бандита. Отсутствующие, как у мыслителя.
Я люблю тебя, но как… Нежность стоит у горла. Хочется качаться, как мусульманин. Хочется молиться на тебя и восходить к Богу.
Господи, спаси мя, грешную… Помилуй мя…
Улетали зимой, хотя для Кубы времени года не существует.
В самолете мы сидели врозь. Ты боялся, что группа о чем-то догадается и доложит твоей жене. И я тоже боялась, что группа догадается и доложит твоей жене. Это значит: я не смогу позвонить в твой дом. Справедливости ради надо сказать, что твоя жена очень милая и трогательная, как кролик. Ее не хочется обижать.
Солнце садилось на океан. В небе горел розовый веер. Какой-то невиданный размах красок. Природа в этом месте земного шара совсем сошла с ума.
По небу летели птицы, они держались плотно, их клин походил на кружевную шаль, раскинутую в небе. На фоне заката клин казался черным.
Интересно, куда они летят? Может быть, даже в Россию. Зачем птицы летают туда-сюда, покрывают такие расстояния, набивают под крыльями костяные мозоли, гибнут в дороге?… Зачем? Чтобы через несколько месяцев лететь назад? Но об этом надо спросить у птиц. Может быть, они только тем и живут, что вначале хотят улететь, а потом хотят вернуться.
Так и ты. Дома ты будешь тосковать обо мне. А со мной – угрызаться совестью о доме. Может быть, эти два состояния необходимы человеку для равновесия.
Самолет врезался в клин. Разрубил его мощным телом. Одну из птиц засосало в мотор. Хрупкие полые кости, нежное птичье мясо, а затарахтело, как камень. Вряд ли птица сумела что-то понять.
Мне стало не по себе. Я отстегнула ремень, прошла по проходу и села возле тебя. Ты надежно отгораживал меня от космической пропасти. Сначала ты, потом окно иллюминатора, а за ней вечность. Ты надежная прокладка между мной и вечностью. С тобой не страшно.
Я думала, что ты меня прогонишь, но ты взял мою руку в свою.