Можно любить и лысых
Шрифт:
— Может быть. Но у меня нет врагов, — бормочет он так нерешительно и робко, как не должен никогда говорить знаменитый актер.
— Факты говорят другое.
Он опускает голову.
— Значит, даже в своем доме я — не в безопасности?
— Да.
— Что же делать? Переехать в гостиницу? Может, весь дом полон ловушек!
— Не думаю. Расчет строился на этот взрыв.
— Но кто подложил сюда бомбу?
— Тот, кто знал, что вы будете спать дома, наглотавшись снотворного.
— Кто-то
— Кто знает, черт возьми. За исключением, конечно, Элеоноры, раз она должна была спать рядом с вами. Ну и Людо, раз его комната рядом с вашей.
Я советую Кри-Кри перейти в комнату жены и доспать там. Мы продолжаем толкаться в коридоре.
— А вы что будете делать? — из-за двери спрашивает Кристиан.
— О, дел у меня хватит.
— Но вы не оставите меня?
— Нет, успокойтесь! Я не выйду из дома.
Поташ вернулся с медикаментами. От него дохнуло свежестью ночного воздуха.
— Вот! — восклицает он, потрясая бумажным пакетом с зеленым крестом.
— Скажи-ка, Бебер, тебе не будет неприятно, если ты переспишь с Кри-Кри? — спрашиваю я его внезапно. От изумления он открывает рот.
— Я?
— Да. Как успокаивающее средство. Он очень взволнован, и я боюсь, что Элеонора его не успокоит, а наоборот.
— Как желаете.
Я смеюсь.
— Нет, я пошутил. Меня интересовала твоя реакция:
— Тут кое-что произошло.
— Что? — недоумевает он.
— Это тебе объяснят твои друзья.
Я оставляю его и направляюсь на второй этаж, в комнату белокурой субретки.
Мое появление ее не шокирует. Я сказал бы даже, наоборот, — успокаивает.
В коротенькой ночной рубашке и без грима, она очень мила.
— Я могу поболтать с тобой, Луизетта? — спрашиваю я.
Она кивает головой.
Я ищу стул, но на нем — единственном в этой комнате — сложены предметы женского туалета: платье, бюстгальтер, трусики, комбинация. Не смея до них дотрагиваться, присаживаюсь на кровать, и мои глаза оказываются на уровне приподнятых оголенных колен блондиночки.
— Вы давно работаете у Бордо?
— Четыре года.
— Значит, вы хорошо его знаете?
— Мне думается, да.
Унес милый взгляд — озорной, веселый, умненький…
— Ну и, каков же он человек? Она колеблется, состроив легкую гримаску, и, наконец, отвечает:
— Он — несчастный человек.
— В чем же его несчастье?
— Он тоскует… никого не любит… и, потом, я слышала, что у него неприятность… он физически неполноценен.
— Трое прихлебателей живут здесь для его развлечений?
— Они заменяют ему семью.
— Но ведь… — Она смеется.
— Откровенно говоря, у него нет семьи.
— В доме бывают пьянки и оргии?
— Почти ежедневно.
— Кто
— Ну… Поташ — вообще на все руки мастер.
— Каким образом?
— Он неутомим, делает все, о чем его просят, и с любовью.
— А вы участвуете в этом?
— Иногда меня приглашают посмотреть.
— И это все?
— Да.
Я не настаиваю. К чему без нужды унижать людей?
Неважно — бывает ли она активной участницей всего этого или нет. Обстановка, в которую попала молодая девушка, не могла не повлиять на ее мораль.
— Ходят слухи, что у Кристиана Бордо много врагов. Они изводят его даже телефонными звонками.
— Это точно!
— Почему вы так решили?
— Он весь какой-то чокнутый, пуганый… Всего смертельно боится.
— А вы верите в эту историю со сном?
— Да, это в его характере. Он страшно суеверен. Верит во всякие знамения и приметы, все время говорит только о них.
— А бомба? Кто из этих трех мог ее подсунуть?
— Какой вздор! Смерть Кри-Кри была бы концом их блаженного и безбедного существования, потому что мадам не может терпеть их.
— Вот мне бы и хотелось, чтобы вы немного рассказали о “мадам”.
— О, она!
— Что — она?
— Особенная. Живет отдельно. Вообще непонятно, зачем люди живут вместе, если у них нет детей, и они — совершенно чужие люди. Они даже не разговаривают, только на приемах при гостях. Три года назад они развелись, а в прошлом году поженились снова. Разве не дико? Они не стали ближе друг к другу. Уверяю вас — это феномены!
— У нее есть любовники?
— Думаю, что да.
— Но вы не уверены?
— Разве в таких делах можно быть уверенным? Только если присутствуешь при этом.
Она смеется, стараясь казаться циничной, но смех ее выражает отчаяние. Эта девочка живет среди психопатов, где ей платят столько, сколько ей не получить в другом месте никогда. Она пытается легко воспринимать то, что ей претит, но такой образ жизни оказывает на нее влияние.
— Говорят, мадам уехала в свой клуб?
— Кажется, да.
Меня настораживает в ее голосе едва заметное смущение.
— Вы не совсем уверены в этом?
Она пожимает плечами.
— Вы можете говорить мне все, Луизетта. Я — не сплетник, наоборот — умею здорово устраивать разные интимные дела. Мне надо было стать мировым судьей.
— Ну, тогда… Вчера хозяин бакалейной лавки сказал мне, что видел на танцах нашу мадам с одним молодым типом не очень приличной наружности. Может быть, он и ошибся, потому что утверждал, что мадам была невероятно намазана, а это — не в ее привычках.
— Что за танцы?
— Сама не знаю.
— Ну, ладно.